Подол лимонно-желтого платья в белый горошек и панама в тон сливаются с ковром из одуванчиков, в который превратился в начале знойного июня зеленый луг за дачным домом.Я слышу бабушкин встревоженный голос:— Соня! Соня! Она мечется по заднему двору и заламывает в отчаянии руки, а мне, пятилетнему ребенку, затаившемуся в двадцати метрах, интересно следить за ее реакцией. Бабушка всегда очень сильно обо мне беспокоится, даже слишком сильно — это я понимаю. Все из-за тети Сони, наверное. Но я ведь не делаю ничего плохого — ушла погулять. Зачем же так переживать?Надо мной в чистом глубоком небе плывут пушистые облака, рядом, тяжело перелетая от одуванчика к одуванчику, грозно жужжит толстый шмель, за рекой звонко лают собаки.Бабушка сворачивает за дом и скрывается из виду, лишь ветер приносит ее крики со стороны улицы, а я загадочно улыбаюсь и пригибаюсь еще ниже к земле, упираюсь ладошками в ее теплые комья... Странное резкое шипение раздается из—под руки, отпрянув назад, я зажмуриваюсь — живой толстый шнурок, обвитый блестящей черной проволокой, застыл возле моих ног. От ужаса не могу пошевелиться.— Это гадюка. Не дергайся. Она уползет... — тихо и быстро говорит кто—то у моего плеча, и маленькая пятерня с растопыренными пальцами зависает над ней в предостерегающем жесте. Помедлив немного, змея и вправду скрывается в высокой траве.— Ты Соня? Тебя ищут! — сообщает голос.Поднимаю глаза и вижу бледного белокурого мальчика, похожего на прозрачное доброе привидение. Продолжаю дрожать от омерзения к ползучему гаду, но светлая улыбка мальчика и его удивительные глаза выгоняют из головы все дурные мысли.— Тс-с-с! Не выдавай меня! — прошу. — А что ты здесь делаешь?— Хочу стать невидимкой...— Ха! Я тоже хочу!— Тогда садись рядом. У тебя все получится. На тебе ведь желтая майка!Кивнув, мальчик быстро опускается на корточки.— Откуда ты знал, что она не укусит?— Змейки не нападают по собственной воле. Зря дачники убивают их. Лучше бы давали им уползти и спокойно жить...Солнышко греет худые детские спины — прошло довольно много времени. Мы разговариваем о мультиках и игрушках, рвем цветы, и я смотрю, как ловко длинные пальцы мальчика сплетают гибкие, истекающие липким соком стебли в нарядный венок, улыбаюсь и чувствую себя просто замечательно. Мне надоела бабушка, с ней скучно. Я здесь всего три дня, а уже так хочу домой, к маме...— Ты откуда? — спрашивает мальчик. — Ты новенькая?— Да, я теперь тут всегда буду жить. С бабушкой, в Микрорайоне...— А я живу совсем недалеко. На Заводской.— Мне нельзя дружить с ребятами с Заводской. Бабушка запретила! Говорит, что они страшные! — Я кашляю в кулачок, а мальчик весело смеется:— Я страшный?— Не-е-ет...Детская память не сохранила подробностей, картинки того дня, перемешавшись, складываются в новую, на которой кто-то из взрослых бесцеремонно хватает меня под руки, и бабушка кричит:— Соня! Как ты могла! Нельзя одной выходить из дома, ты забыла?— Я не одна! — реву от обиды. — Мы играем тут с мальчиком!— С каким еще мальчиком, Сонюшка? Нет здесь никого!Воспоминания не уходят из памяти, особенно красочными становясь в моих снах.Я так и не узнала имени того мальчика — он растворился в воздухе, пропал... Но ощущение покоя, свободы и солнца, никогда потом не повторившееся, навсегда осталось со мной. Как и взгляд не по годам усталых детских глаз маленького человека, спасшего меня в момент первой в жизни реальной опасности.— Соня! Соня! — снова слышу я и возвращаюсь в действительность: раннее утро угрюмо смотрит в окна комнаты, бабушка, поглядывая на часы, одной рукой стаскивает с меня теплое одеяло. — Вставай. К доктору опоздаешь!_______________________________________
*А. Лысиков (Дельфин) "Ждут" ("Существо", 2011 г.)
***
Теплый сон не отпускает даже наяву, тревожит и радует — в приподнятом настроении я собираюсь в городскую поликлинику. Бабушке нужно на работу, и я поеду туда одна.Азарт щекочет душу — возможность вот так выбраться в город представляется мне крайне редко, даже не верится, что бабушка на это решилась.Она подозревает у меня наличие страшных болезней, страдает бессонницей и пьет успокоительные — все оттого, что за лето я сильно похудела. И я никогда не признаюсь ей в том, что не ем специально. И что ее еда каждый раз становится поперек горла и оказывается выброшенной в унитаз.— Сонюшка, как только доберешься — обязательно отзвонись! И после визита к врачу тоже! Незамедлительно! — напутствует бабушка из прихожей, откуда долетает тяжелый запах ее парадно-выходных духов. Хлопает дверь, в замке поворачивается ключ, квартира погружается в тишину.— Угу... — отзываюсь я глухо и удрученно напяливаю на себя белую блузку и серую юбку, скрывающую колени.***— Алло? — бабушка дует в трубку и громко кричит: — Соня? Что сказал врач?— Что со мной все в порядке! Направил на анализы и выписал витамины. Я резко выросла, потому и похудела! — торжественно вру, прогуливаясь по беленому больничному бордюру.— Яблочек по пути купи! И сразу домой!— Батарея садится! Прости! — отключаюсь и удовлетворенно прячу телефон в карман.В отличном расположении духа сворачиваю к небольшому магазину, набираю в пакетик и взвешиваю зеленые яблоки — сама, без присмотра, совсем как взрослая. Здорово, что бабушка сегодня не смогла отпроситься с работы.Ликуя, по центральной улице шагаю к остановке, и последний августовский день расцветает вокруг буйством слегка полинявших красок.Завтра в школу. Меня ждет десятый класс. Мне шестнадцать, но бабушка напрочь отказывается помнить об этом.***
Старенький пазик ползет по городу; в открытые форточки влетают сквозняки, из динамиков гремит песня, ставшая хитом задолго до моего рождения.Позади остаются последние домики Центра, начинается промзона.Наш городок мал: Центр, в котором расположены административные здания и несколько престижных сталинок, Микорайон из десяти панельных пятиэтажек, домики Частного сектора, больница, два детских сада и две школы. Еще есть Парк, церковь, библиотека, профлицей (он же, по-старинке, ПТУ) и филиал областного университета. Градообразующее предприятие — Трубопрокатный завод — много лет стояло в разрухе и запустении и лишь недавно вполсилы заработало вновь.А вот и Заводская улица — бараки без горячей воды и элементарного ремонта при заводе — в них живет всякий сброд. Дальше будет вещевой рынок и вокзалы — авто- и железнодорожный. Город сам намекает жителям, что из него давно пора валить...В моей школе учатся ребята из Микрорайона, Центра и Частного сектора — относительно обеспеченные и адекватные, а «заводские» — малочисленные местные отморозки — после девятого дружно идут в ПТУ получать специальности сварщиков и поваров, ведь их школа дает только общее образование.Но в этом году случилось ЧП городского масштаба: один из «заводских» изъявил желание учиться дальше. Завтра он придет в наш образцовый 10 "Б" класс. И все бы ничего, но этот умник — Урод.Бабушка услышала страшную весть от бывших коллег еще в июле. И слегла с давлением. Весь месяц она писала жалобы в разные инстанции, пыталась воздействовать на нового директора, но успехом ее бурная деятельность не увенчалась. Оказывается, Урод хорошо учится, и школа не имеет права отказать ему в получении дальнейшего образования.Громкий лязг раздается в салоне, мотор глохнет, заунывный голос певца смолкает, под потолком плывет черный дым.— Приехали! Выходим! — орет водитель бубнящим бабушкам. — Ничего не знаю, ждите следующий рейс!Вслед за возмущенными пассажирами я выхожу из автобуса.То же яркое солнце запуталось в камуфляжной сетке зеленых листьев, тот же ветер треплет волосы, тот же запах пыли и скошенной травы наполняет легкие. Над макушками кривых деревьев возвышаются огромные трубы.Заводская. Район, где мне строго-настрого запрещено бывать.Слегка кружится голова, в груди разгорается жгучий озорной интерес.Престарелые «подруги по несчастью» в ожидании автобуса занимают лавочку на остановке, а я затаив дыхание решаю прогуляться. Совсем чуть-чуть.Неподалеку виднеются ржавые ворота — вход в запущенный сквер или парк, а внутри — памятник рабочему в зарослях кустарников и выкрашенные синей краской скамейки. Оттуда доносятся веселые голоса.— Пого танцуют так! — густым басом поучает кто-то; миновав куст сирени, замираю — огромный детина в кожаной куртке с заклепками, плотно прижав руки к телу, несколько раз подпрыгивает на месте. — А то, что ты изображаешь — не канон! Ты трясешься, будто тебя током долбануло!— Не колышет. У меня свой пого! — вальяжно отзывается парень в мешковатом пиджаке и вдруг выдает резкие, ломаные, ненормальные телодвижения.В ужасе пячусь назад, проваливаюсь каблуком в трещину асфальта, пакет в руках надрывается, я всхлипываю.Парень оборачивается и пристально смотрит мне в глаза.Так и есть. Урод...Отброс и изгой, который рыщет по окрестностям в компании не менее уродливого панка Воробья, одевается в черное – пальто с огромными плечами или уродский пиджак, стрижется под короткий ежик и носит в ухе женскую серьгу с кроваво-красным камнем. Когда он забредает в Микрорайон без Воробья — здоровенного двухметрового бугая, — его бьют. Когда он идет в магазин, ему не продают хлеб. Когда он заходит в автобус, его сторонятся. И поделом. Урод обязан страдать.Но здесь и сейчас он почему-то раскован и весел... Он живет и радуется!Сжимаю кулаки, возмущенно разглядываю кошмарное существо в нескольких метрах от меня — мозг заклинило от злости.Фрукты из разорванного пакета раскатились по земле, один замер у носка пыльного тяжелого ботинка. Урод наклоняется, поднимает яблоко и черной тенью возникает рядом. Рука с жуткой татуировкой, похожая на костлявую руку смерти, подает его мне.Надо бежать — в шаге стоит тот, на кого нельзя смотреть.— А где спасибо? — нагло выглядывает из-за его плеча Воробей.Урод все так же молча протягивает мне яблоко.«...Пустое место. Ничто. Ноль, который не должен жить...»Сжимаю губы и с омерзением бью по теплым пальцам.— Засунь свою помощь себе в... Я — Соня Наумова!Яблоко разбивается об асфальт, а я, собрав остатки сил, разворачиваюсь и гордо шествую к остановке.От ужаса подташнивает, но Урод и его дружок не идут за мной и ничего не кричат вслед.***
