Июнь 1990 г. Азербайджанский посёлок.
В этот дом в тихом азербайджанском селении эта азербайджанская семья переехала перед самыми Бакинскими событиями. Здесь, им казалось, будет спокойнее, чем в столице, сперва охваченной беспорядками, вылившимися в резню армян, а после жёстко взятой Советской армией под полный контроль.
– Нигяр, смотри за детьми, а я скоро вернусь, – Назим бросил жене и вышел из дома.
Нигяр, красивая стройная Нигяр осталась за его спиной. Он обернулся, улыбнулся ей. Она помахала ему рукой вслед. Её волосы сияли чёрным бархатом, рассыпанным по плечам. Назиму отчего-то неудержимо захотелось вернуться и обнять жену. Но какие глупости! Он отвернулся и уверенно зашагал дальше. Небо было ясным. Всё было тихо и спокойно, но только на душе у Назима словно кошки скребли…
Дорога близ азербайджанского посёлка.
Обляпанная грязью БМП-2 пыхтела выхлопами солярки по пыльной дороге. Чумазый старший лейтенант Тимофеев качался в башенном люке оператора-наводчика. Длинная дорога тянулась от горизонта до горизонта. Странно было видеть на советской земле время от времени встречающиеся сожжённые грузовики, автобусы. Толпы то армянских, то азербайджанских беженцев, охраняемых от нападений боевиков, военнослужащими Советской армии.
Когда-то там, в мирном прошлом, он так любил ехать на броне, смотреть по сторонам, лицезря мирную и счастливую жизнь, улыбающуюся ему навстречу радушием. Теперь же всё было иначе. Ненавидящие, уставшие, ищущие защиты, растерянные, полные боли и страданий лица…
Азербайджанский посёлок.
Небольшая группа черноволосых мужчин сидела на корточках возле небольшого частного дома на окраине селения.
Двое в стороне.
– Назим, будь мужиком, бери оружие. Мы должны надрать задницы этим армяшкам! Мы уже сформировали отряд. Нас много. Этой ночью мы должны действовать!
– Аскер, брат, у меня семья. Зачем мне всё это нужно? И ты тоже никуда не пойдёшь. Вернёшься в дом. Нечего тебе там делать. Что я отцу-то скажу потом?
– Вот именно, что ты отцу-то скажешь? Скажешь ему, что твой брат герой и что ты трусло!?
– Тебя могут убить там, дурила!
– Сам дурила. А ты жди, когда тебя хачики придут громить! Забыл, как в Газахском районе они всех поубивали? А погибну в бою – стану шахидом!
– Ша-хи-дом! А мог бы просто жить. И кто тебе этими опилками голову-то забил? – Назим с досадой махнул рукой и ушёл.
Окраины армянского селения на соседнем склоне.
В воздухе буквально висело напряжение.
– Азат! Азат! – совершенно недавно вернувшийся со службы в Советской Армии молодой человек, услышал оклики догоняющего его товарища.
– Не ори. Азеры услышат! – осадил он его. Присел на корточки.
– Смотри, айсберги вон там кучкуются. Вооружённые.
– Ага! – Азат принял бинокль из рук товарища.
– Не сегодня-завтра опять нам резню устроят. Накрыть бы этих турок, или хотя бы припугнуть, а?
– Мне бы вертушку, да ящик гранат! – Азат с маниакальным удовольствием втянул ноздрями воздух. – Я бы им отмстил за всё, за резню в Сумгаите, Кировабаде и Баку!
– Тогда я сам едва ноги унёс. Бежал по крышам и видел, как азеры пойманных армян живыми в костры бросали!
– За всё отомстим этим туркам!
Они продолжали всматриваться в бинокль…
Азербайджанский поселок.
В воздухе над азербайджанским селением появился боевой вертолёт МИ-24. Вертушка чинно прошуршала своими монотонными лопастями, что-то скинув, и вскоре скрылась из виду. Зычно ухнули разрывы беспорядочно сброшенных гранат Ф-1 в разных районах села…
Назим машинально пригнулся, проводил взглядом удаляющуюся вертушку, ещё не увидев своего дома, услышал вопли, которые он никак не мог сразу сопоставить с ним. Ажиотаж, творящийся на улице, он был готов отнести к чему угодно и к кому угодно, но только не к своей семье…
Нигяр, верная, красивая, молодая Нигяр, уже успевшая подарить ему детей, зачатых в любви, лежала, нелепо раскинув руки на земле, впитывающей в себя бурую лужу крови, в центре которой была её голова. Влажные маслины её темно-карих глаз были широко открыты, глядя в голубое безмятежное небо своим незрячим взглядом. Горло перехватило у Назима. Всё ещё не веря в происходящее, он кинулся к любимой жене. Её губы были приоткрыты, словно она хотела ему что-то сказать… Она больше никогда ему ничего не скажет. И он никогда не ощутит тепло её молодого страстного тела, не услышит её голос. Не проведёт рукой по бархату тёмных волос, струящихся по плечам, ибо лежат сейчас они, безнадёжно спутанные, в луже крови. Её, Нигяр, крови, вытекающей из её остывающего тела. Никогда не повторится то счастливое, что было между ними. Она более не подарит ему детей и не согреет своим материнским теплом тех, что уже успела ему подарить. Ни-ког-да! Ни-ког-да! – Назим сидел на корточках возле своей мёртвой Нигяр, обхватив голову руками, раскачивался, обезумев от жуткого горя, которое никому не понять, кто с ним не столкнулся лицом к лицу. – Ни-ког-да! Ни-ког-да! Ни-ког-да! А-а-а-а-а!
Кровь наполнила голову Назима, сердце разорвала ярость…
Дорога в горах близ азербайджанского посёлка.
БМП-2 по-прежнему крутила пыль траками по дороге. Тимофеев, чувствуя жуткую усталость, опустился на сидение своего «рабочего места», посмотрел просто так сквозь комбинированный прицел «БПК» в небо, опустил ствол 30-миллимитровой автоматической пушки ниже, теперь в прицел были видны камни, уходящая в бесчеловечную бесконечность пыльная дорога. Дорога в эту страшную этническую мясорубку, в которой было невозможно разобрать, где свои, а где чужие, кто прав, а кто – нет.
– Советскую власть нужно защищать. Говорил я, уйдём из Афгана, так Афган сам к нам придёт! – произнёс он, скорее сам себе, нежели своим молчаливым бойцам, – только сейчас ещё хуже, от того, что одни советские люди воюют с другими советскими же людьми. И куда это только катится мир…?!
Уже несколько практически бессонных ночей брали своё. Тяжесть наваливалась на его веки. И его мозг время от времени непроизвольно отключался, с каждым разом всё дольше, всё дольше…
