в которой солдат Ораниенбаумского батальона Яков Батищев прибывает в Тулу. С этой главы начинается повесть, действие которой будет продолжаться сто лет.
В сентябре 1714 года подходили солдаты к Туле. Шли они из Санкт-Петербурга после больших побед на работы.
В то время кончили строить в Туле каменный оружейный двор. Кирпичи клали пленные шведы. Теперь надо было ставить во дворе машины.
Уже давно строилась Россия – строили города, плотины, мельницы, шлюзы, и все в империи привыкли, что если и не умеют чего делать, так научатся.
Приходилось тогда петровским солдатам и сваи бить, и шлюзы ставить, и строить заводы; в 1698 году, когда готовили флот для взятия города Азова, пилили доски и строили корабли даже солдаты гвардейских Преображенского и Семеновского полков.
Шли солдаты из Санкт-Петербурга в Тулу обочинами дорог, мимо желтеющих лесов.
Вел солдат ефрейтор Яков Батищев, человек уже немолодой.
Тулу команда увидела с пригорка: город лежал в широкой долине, среди полосатых полей, с которых уже убрали хлеб, и осенних рыжих лесов.
На дне долины извивалась неширокая река Упа; разливаясь у плотины, Упа принимала в себя узкую темную реку Тулицу.
На том берегу Упы увидели солдаты Тульский кремль. Вокруг каменного кремля – другая, старая, обветшалая деревянная крепость, окрест ее – улицы, сады, огороды. Город длинный, верст на семь, а в поперечнике версты три с половиной.
Батищев пошел ставить солдат на постой. Делать это оказалось трудно: дома тульских оружейников от постоя были свободны.
Разместил Батищев людей и пошел отнести пакет стольнику Чулкову.
Он шел неторопливой солдатской походкой.
Строения в городе деревянные, дома стоят вольно – не так, как в Санкт-Петербурге; здесь кто как хочет, так и строится.
Дубовый тын старой крепости местами обвалился, и из него как будто вытекли на волю огороды, тоже желтеющие.
Вокруг стен каменного кремля толпится и шумит народ. У большой церкви в центре города достраивают колокольню.
Народ здесь здоровый, веселый, вольный. Многие в суконных кафтанах. Женщины белятся, румянятся, ходят в кокошниках, покрытых белой кисеей.
Идет Яков Батищев. Усы у него черные, насурмленные, епанча на нем алая, надета поверх зеленого кафтана, а шляпа касторовая.
Идет Батищев – бывалый человек, русский солдат, который и с турками воевал, и шведов гонял, к видел теплое море.
Идет Батищев и печатает шаг так, чтобы видали и мужики и бабы, как ходит бравый русский ефрейтор, которого хоть в ад посылай – он и там устроит такой барабанный бой и разведет такую механику, что отступятся от солдата даже и черти.
Яков Батищев не сразу пошел к стольнику Клементию Матвеевичу Чулкову. Пошел он сперва смотреть завод.
Оружейный завод стоит на левом берегу реки и отгорожен от разлива высокой плотиной.
Плотина срублена из бревен, ряжи засыпаны землею и сплочены друг с другом ершами.
Около плотины начато многоярусное строение – три колеса водяных да три сухих с кулаками и при них коромысла. Тут долго простоял Батищев. Так долго был он тут, что девушка в красном колпаке, из-под которого высовывались русые косы, засмотрелась на солдата.
Очнулся Батищев и спросил, отдав честь ударом руки по полям касторовой шляпы:
– Как тебя зовут, красавица?
– Если бы у тебя ко мне дело было, ты бы не на бревна смотрел, солдат.
– Дело у меня к стольнику Клементию Чулкову.
– А вот он, на кирпичах сидит, работой людей нудит. Умер старый мастер Марк Красильников, и без него люди работают не по-толковому и что к чему не знают. Бьет каждый день Чулков по десять человек батогами без ума. Пойди к нему, коли не получил своей палочной солдатской порции.
в которой старый солдат Яков Батищев берется сделать дело, для других немыслимое.
Клементий Матвеевич Чулков человек был еще не старый.
Сидел он озабоченно на кирпичах, похлопывая рукою по пыльным голенищам сапог, смотрел на обтрепанные и известкой запачканные полы не французского, а староманерного кафтана и думал печально: «Я ли о деле не забочусь, а от царя все письма с бранью».
Тут услышал стольник медный солдатский шаг, поднял глаза и увидел смуглое лицо и черные усы Батищева. Солдат, отдавая честь, протягивал навощенный пакет, перевязанный ниткой и запечатанный черным сургучом.
«Вот она, моя погибель!» – подумал Чулков, беря в руки пакет.
Батищев стоял твердый и бодрый, как приказание.
Чулков вытер пакет, порвал нитку, развернул навощенную бумагу, прочел указ – раз и два – и произнес вслух:
– Так и есть – приказывают с бранью, чтобы была машина.
Ефрейтор стоял вытянувшись.
– Какие еще новости и приказы? – спросил Чулков. – Да не тянись, стой вольно.
Ефрейтор согнул колено и ответил:
– Приказов много. Деньги золоты бьют новым манером, из сената приказано подьячих брать на службу в войска – делать из них писарей да унтер-офицеров.
– А повеселей вестей нет?
– Из Италии корабли в Питер для торгу пришли, привезли соленые лимоны, – сказал Батищев и сложил руки по-вольному за спиною, как будто зная, что делается в душе господина Чулкова.
– А еще что? – спросил Чулков.
– Велено по разным местам собирать шляхетских добрых семей тысячу, и купецких полтысячи, да тысячу работных людей для поселения на острове Котлине, в крепости Кронштадт.
Чулков встал, подошел к Батищеву и положил ему руку на плечо.
– Слушай, любезный, – сказал он, – ты человек бывалый, если я тебе что не так скажу, ты не донесешь?
– Коли что не так сделаешь, по присяге извещу, – сказал Батищев.
– Так ты садись. Вот смотри, служивый. Строить мне предписано водяные колеса и к ним восемь точил для точения ножей и палашей, да восемь станков для сверления ружейных стволов, да еще сверловки для штыковых трубок, и спрос с меня, а строить взялся сын посадского человека Марк Красильников, Сидоров сын. Строить начали – махина мудренейшая, а сам-то Марк помер.
– То беда, стольник.
– Статочное ли это дело – с голого места брать… Неграмотного псалтырь заставляют читать. Я разве людей не бью? Бью!
– Про то слыхали.
– А машины-то кто построил? Разум-то у кого в голове найдется? Мне теперь впору в Упу прыгать. Ты, что ли, построишь, солдат?
– Построю, – сказал Батищев. – Прикажите на песке нарисовать, так построю.
– Ты стой! Да ты ополоумел! Коли ты возьмешься, ты и отвечать будешь. Только я человек добрый – я будто и не слышал, что ты говорил: побью батогами и отпущу, будто ты и не виноват.
– Я построю, – сказал Батищев.
– До чего народ размахался, – сказал Чулков, – какую беду на себя берут! Видно, мне счастье послано по родительским молитвам. Ты что, хоть мельник?
– Был и мельником…
– Ладно, доложу князю Волконскому, что нашелся такой дерзкий человек. Откуда ты, такой бешеный?
