Она не обрекала его на вечные муки. В его власти погрузиться в глубокий сон и унестись в царство видений, и проводить в забытье дни и годы до конца времен. Судьба не самая страшная.
Нет, она вовсе не обрекала его на муки. Только на молчание.
Два факела пылали в пещере. Когда она покинет это место, они все еще будут гореть. Возможно, протянут несколько часов, а потом придет мрак. Непроглядный мрак ловушки, из которой нет выхода.
– Знаешь, еще не поздно передумать.
Она подняла голову и посмотрела на него – согбенную фигуру, скованную цепями. Ей все еще хотелось разглядывать его лицо. Стиснуть это лицо в ладонях. Оставить на щеках глубокие следы ее ногтей. Однако…
– Теперь уже все поздно.
Его губы едва шевелились, как у человека в бреду, как у умирающего. Кожа стала серой. Жили только глаза, в которых она не видела ни гнева, ни упрека.
– Ты утопил мой город в песке.
– Так ли?
– Разве ты не мог это остановить? Разве у тебя не хватило бы сил? Разве ты не пошел на поводу у собственной гордыни?
Она оправдывалась. Каждый ее крик, каждое брошенное обвинение – это попытка оправдаться. Под таким напором его веки дрогнули. Движение неожиданное и беспомощное.
– Тебе это доставляло удовольствие? – тихо продолжала она, обретая утешение в тлеющей ярости. – Тебе нравилось смотреть, как все рушится на твоем пути?
– Мне это нравилось не больше, чем необходимость лицезреть сейчас твою породистую мордашку.
Он неспешно поднялся с колен. Запели цепи, звякнули кольца, которые крепились к стене. Ее встревоженный взгляд метнулся от оков на его руках к ошейнику на горле. И к улыбке, которая тронула его губы.
– Извини. Шея затекла.
– Ты это заслужил, – вымолвила она тоном испуганного ребенка. Тоска ела ее сердце. – Что бы ни… Ты это заслужил.
Она повернулась к выходу. И ее башмаки, и подол платья густо покрывала каменная пыль. Теперь повсюду лишь пыль, песок и прах.
– Горана.
Ее затылок словно лизнуло пламя. В голосе, который она слышала, не было мольбы или злости. Не было и отголоска привычной нежности. Только бесконечное сочувствие.
– Береги себя. Готовься.
Она подобралась и холодно спросила:
– Ты угрожаешь мне?
– Ну что ты. Но ты должна понимать. Твоя ложь не сможет жить вечно. А люди жестоки… Что они с тобой сделают?
Неужели он правда считал ее такой наивной?
– Ложь, истина… – прошептала она и прибавила громче: – Важно лишь то, во что люди верят. И я заставлю их поверить в меня.
– И это не поможет. Ты и я – мы и теперь связаны. А эти цепи…
Она увидела через плечо, как он поднял руки, с усмешкой озирая свои оковы.
– А эти цепи меня не удержат.
С ее губ слетел невеселый смешок.
– Не забывай, у меня все еще есть перед тобой огромное преимущество. Я ведь смертна. Ты нет.
– Эй, аулривитка!
Алетта вздрогнула и повернулась на зов. Две незнакомые ей женщины средних лет, стоявшие под вывеской городской таверны, с явным любопытством разглядывали ее цветастый наряд – традиционную одежду племени аулривитов. Алетта выбрала это одеяние из-за нескольких слоев ткани, надежно скрывающих все тело, и не рассчитывала вот так глупо привлечь внимание случайных прохожих.
– Потерялась?
Руки Алетты отчаянно теребили узелок с вещами. Ей не удалось остаться незаметной, слишком долго она топталась на одном месте, не зная куда податься. В город Алетта прибыла на рассвете, а к середине дня уже обошла все гостиницы и постоялые дворы. В большинстве из них не осталось свободных мест, иные оказались ей не по карману. Путешествие в Анемополис обошлось недешево: у Алетты осталось всего три шестигранника, а на них в большом городе долго не протянешь. Да, в столице нищета ощущалась особенно остро. Брин, старая женщина, у которой Алетта жила последний год, любила повторять: «У нас есть чем поужинать сегодня, и это хорошо. А завтра что-нибудь придумаем». До самой смерти она не позволяла бедности отравлять себе жизнь. Алетте хотелось так же стойко переносить невзгоды, но прошлым вечером она так и не поужинала, а сегодня пропустила и завтрак, и обед. Улыбаться на пустой желудок становилось все сложнее.
– Отбилась от своих? – спросила одна из женщин, заинтригованная экзотической гостьей.
– Я пришла одна, – торопливо сказала Алетта. – Я… пришла за благословением.
– Как и другие. Все идут и идут… Это ж сколько нужно грешить, чтобы так истово каяться.
Поколебавшись, Алетта приблизилась к женщинам, которые все буравили ее взглядами, и вполголоса заговорила:
– Она уже здесь? Верховная жрица?
– Завтра ее ждем. Утром должна пожаловать. А ты, часом, не хворая?
Алетта наклонила голову и спрятала дрожащие руки за узелком. Женщины сочувственно переглянулись.
– Чахотка?
– Кровь дурная?
– Калека?
– Слабое сердце, – сказала Алетта первое, что пришло в голову. – Возможно… Может быть, здесь есть место, где я смогу переночевать? Любой сеновал сгодится.
– А и сеновалы уже заняты, – сказала одна из женщин, поглядывая на запылившийся в дороге подол юбки Алетты. – Да и не годится девушке одной по сеновалам скакать…
– Сходи в харчевню, – посоветовала ее более благожелательная приятельница. – Там сейчас лишние руки требуются. Поработаешь, и на ночлег пустят.
– Спасибо, – отозвалась Алетта.
Она суетливо поклонилась, прошла мимо случайных собеседниц и через пару минут слилась с толпой. Первый испуг прошел. Ее не узнали. Ни намека на подозрение. Впрочем, даже если бы эти любопытные горожанки и видели ее позор много лет назад, как бы они разглядели виновницу давних несчастий, закутанную в такой странный наряд и с густо подведенными глазами? Она уже давно не походила на себя прежнюю.
Между тем словоохотливые женщины подбросили ей и впрямь неплохую идею. Если ей удастся сразу найти работу, не придется беспокоиться о пропитании хотя бы несколько дней. Алетта отправилась в ближайшую харчевню, но развернулась на пороге и сбежала, словно за ней гнались. Сердце тревожно ныло, громкие голоса в переполненном зале вгоняли в панику, которая оказалась сильнее разума. Однако через пару часов голод и усталость взяли верх и над страхом. Когда Алетта попросила приюта в харчевне рядом с городской площадью, хозяйка сжалилась и обещала предоставить кров взамен на добросовестную работу. Алетту отправили мыть посуду, и следующие несколько часов она провела держа руки по локоть в горячей воде. Пока она намыливала плошки, мимо нее сновали прислужницы и разносчицы, которые сгружали с подносов пустые стаканы и бутылки и обменивались короткими репликами. Лишь теперь Алетта убедилась в том, что ее опасения попросту смешны. Никого не интересовала пришлая паломница. Никто не заглядывал ей в лицо.
Когда закончилось время обеда, ей удалось немного передохнуть. Алетта выпила кружку молока, заедая его хлебом, и у нее уже не так сильно кружилась голова. Ближе к вечеру гости вновь нахлынули, и остаток дня смазался в ее памяти. После того, как посетители разбрелись, работницы наспех надраили полы в кухне и зале и заново расставили стулья. Хозяйка позволила Алетте лечь на лавке у остывающего очага и сама отправилась почивать. К большому облегчению Алетты, она оказалась единственной наемной работницей, которую пустили заночевать в кухне. Какое-то время она тупо смотрела на тлеющие в печи угольки и прислушивалась к приглушенным голосам и мышиному шороху. Последние дни прошли как во сне, и до сих пор она не могла толком осознать, куда привела ее дорога.
