Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю;
не мир пришёл Я принести, но меч.
Иисус из Назарета (от Матфея, 10: 34)
Хороший воин не воинственен. Хороший боец не гневлив. Умеющий побеждать врагов не сражается с ними, умеющий использовать людей ставит себя ниже их.
Дао дэ цзин
Ехать было славно: по дороге, кряхтя на ухабах, мерно катились телеги, судачили обозники, намечая загодя, как действовать на киевском торге, кто-то гнусил себе под нос песню, оставив думки на потом либо уже имея себе на уме нужный расклад. Илья ехал на мерине Туче у самой последней телеги, слушая, как старик Улыба травит очередную небылицу на потеху дядьке Кнуту да пареньку Тюре, поотставшему от своего воза и шедшему, чтоб поразмять кости, рядом.
Когда отсмеялись да притихли, Тюря спросил:
– А правду говорят, будто в местах этих разбойник Соловей лютует?
Кнут фыркнул, как кот, которому велели наловить мышей в леднике, а Улыба отозвался:
– А ты думал, люд потешается над простаками вроде нас, проезжих?
Кнут сказал:
– Именно что потешается. Никто этого разбойника не видал.
– А ещё не видали тех, кто по лесам здешним пройти решил, – проскрипел под стать колёсным ступицам Улыба и хихикнул, видя, как зябко передёрнул плечами Тюря. – В леса хаживали, да назад не возвращались.
– Ладно врать-то, – лениво отозвался Кнут, метким щелчком срезая слепня, что норовил усесться на круп его гнедой. – Потому и не возвращались, что не ходил никто. Соловей какой-то! В одиночку с прохожими людьми справиться – виданное ли дело?
– А может, он не в одиночку, может, он главарь целой ватаги? – радостно пугаясь, предположил Тюря.
– Да по́лно! – тряхнул головой Кнут. – Какой же дурак тут орудовать станет, хоть и с целой шайкой? Почитай, Киев недалече, дружинники враз прознают, а поймают, батогами отделывать не станут – сразу кровь пустят.
– Так ещё поймать надо! – воздел к небу палец Улыба и зашёлся своим прерывистым колючим смехом.
И тут Туча под Ильёй прянул ушами, фыркнул и стал на дыбы.
– Куда?! – прохрипел Илья, с трудом удерживаясь в седле и норовя осадить коня, но без толку – Туча хоть и встал на все четыре, взбрыкивал, прядал ушами и старался, как чувствовал Илья, рвануть куда-нибудь без разбору.
– Эй-эй, милай! – натянул вожжи и Кнут: с его крапчатой творилось то же самое. Да и весь обоз залихорадило: кони повсюду рвались с места в карьер, норовя выпрыгнуть из хомутов да оглобель. Повсюду слышались осаживающие окрики возчиков, ржание и удары копыт по передкам телег. Лишь только Илье удалось успокоить коня, стало ясно, что и все остальные лошади угомонились: больше не рвали, но ещё дрожали и взбрыкивали.
– Эй, славяне! – раздался голос старшого. – А ну – хватай ножи с топорами!
– Неужто бирюки?.. – вытягивая из-за пазухи тесак, приглушённо проскрипел Улыба, а Кнут, изготовив для удара кнутовище, проворчал:
– Да уж конечно, не твой разбойник Соловей…
Илья погладил Тучу по шее, чувствуя, как колотится у того сердце, вытянул из ножен меч и хотел было тронуть коня к голове обоза, как тут снова что-то случилось. Нет, не волки это были. Илья не услышал – почуял всем своим существом удар. И тотчас впереди загомонили снова, а потом кто-то жутко и пронзительно, по-бабьи, закричал. Илья ударил пятками Тучу по бокам и рванул вдоль выстроившегося по дороге обоза к голове, уже пряча меч обратно в ножны: он знал, что именно следует делать дальше, потому что незнамо как, но ведал, откуда пришла беда…
…Я уже хотел было оставить их в покое, предоставив самим себе, как вдруг понял, что сейчас что-то случится. И что не зря я притащился сюда, повинуясь своему внутреннему пониманию, хоть и думал, что блажь это, что я словно мать стараюсь выглядеть в ребячьем гурте своё дитятко – кабы чего не случилось. (Тоже мне, дитятко…) А вот нате вам: случилось. И сразу понял я – здесь не какие-то там муромские разбойнички, здесь покрепче будет. Здесь сразу запахло кровью – страшной и неудержимо льющейся. И страшной вовсе не потому, что я её давно не нюхал…
Хорошо, что Илюшка ехал в хвосте обоза. Потому что тот, кто ударил, напал в лоб – и сделал бы это ещё более неожиданно, если б был исправен. Первый удар у него не получился: пар буквально ушёл в свисток, только зверьё напугал. Но эти неполадки, чувствуется, у него уже бывали, привычен он был к ним и поэтому после неудачной попытки собрался и…
Я успел увидеть, как это у него вышло во второй раз.
Второй удар оказался гораздо сильней, чем требовалось. Снесло сразу троих, оказавшихся на одной линии: лошадь, запряжённую во вторую телегу, мужика, шедшего рядом, и седока первой. Я видел, как у них оторвало внутренние органы. Внешне тоже всё выглядело не лучше: у того, кто оказался впереди, лопнули оба глаза. У всех у них брызнуло и потекло всё, что можно изо всех предусмотренных и непредусмотренных природой отверстий, плюс множественные гематомы, от чего кожа сразу теряет привычный, живой цвет и так далее в духе военно-полевой медицины. Ждать следующего удара было немыслимо, однако я недооценил своего ученика.
К этому времени я уже владел ситуацией настолько, чтобы прекратить всё немедленно. Я уже засёк его – он сидел на дереве и готовился ударить снова. А увидев, понял, что его неполадки не позволят этому случиться, по крайней мере в ближайшие секунд сорок. И я предоставил право действовать Илье.
Парень знал, что делать. И он тоже видел его. Ещё не глазами, но всё равно – видел…
…Илья не смотрел туда, где в ужасе двигались люди: кто метался над поверженными несчастными, кто намеревался спасаться, кто безуспешно выискивал врага. Он догадался спрыгнуть с Тучи и рванул прямо в лес, пригибаясь от хлёстких ударов веток и на ходу снаряжая лук. И когда увидел лиходея, спустил стрелу, сейчас же выхватывая из тула[1] другую.
Тёмная грузная тень отделилась от дерева, прыгая вниз. «Неужто Леший?!» – с ужасом подумалось Илье небывалое. Но зря возводил он на лесного хозяина напраслину – человеком был неведомый разбойник: улепётывая в чащу леса, тот обернулся, и в косых послеполуденных лучах солнца, прорвавшихся сквозь плотную листву, Илья смог разглядеть его.
Это был горбун в чёрных засаленных кожах по всему кряжистому телу. Если бы не был он увечным, а ходил прямо, то опередил бы Илью на целую голову, и тому даже подумалось, что же это он удирает, ведь мог бы и помериться с противником силой в открытом бою. Горбун, однако, и не думал прятаться, а, отбежав от Ильи шагов на десять, обернулся и как-то странно присел, прижав огромные ручищи к горлу. Никакого оружия у него Илья не заметил, но понял, что странное приседание разбойника не к добру. Смекнув про это, он тотчас пустил вторую стрелу. И пока она медленно продиралась сквозь густой воздух лесного сумрака, Илья понял, что задуманное у злодея не вышло (только заржали позади на дороге, как в первый раз, лошади), а горбун присел ещё ниже и, опережая полёт стрелы, взлетел на ближайшее дерево. Он ловко уцепился своими корявыми, будто ветви ветлы, руками за сук и полез всё выше, унося в правой ноге, ниже колена, стрелу Ильи.