1917 год стоит особняком в истории России. Он был весьма насыщен противоречивыми событиями, революционными изменениями и огромным количеством персонажей, реально влиявших на ход истории в этот период. Советские историки именовали февральские события 1917 года Февральской буржуазной революцией. События октября 1917 года они сначала называли Октябрьским переворотом, затем, говоря современным языком, провели ребрендинг и объявили их Великой Октябрьской социалистической революцией. Падение монархии, создание республики, захват власти большевиками, создание Советской России и крушение надежд, связанных с Учредительным собранием, – каждый факт давал импульс для порождения новой реальности и составлял единую систему, которая впоследствии позволила называть совокупность событий 1917–1922 годов емким и грозным словосочетанием «Великая русская революция».
В настоящих очерках мы не стремимся рассматривать исторические факты как таковые, как бы они ни были увлекательны, а исследуем их влияние на развитие государства и права. С подачи советских историков период деятельности Временного правительства до сих пор выглядит как какое-то недоразумение, промежуточное состояние общества, историческая пауза перед Великим Октябрем. Однако это совсем не так. Февраль – октябрь 1917 года были одним из самых трагических моментов российской истории, крушением мечты о либеральном демократическом обществе, последствия которого ощущаются и в наши дни.
Казалось бы, известный афоризм: «Нет ничего более постоянного, чем временное»[1] к Временному правительству уж точно не относится. Однако и советская власть по историческим меркам оказалась вполне себе временной, да и про нынешнюю систему управления в этом смысле мы еще ничего не знаем. Может, и вправду, временное – это оборотная сторона постоянного, а исторический процесс находится в динамическом равновесии в соответствии с расхожей фразой: «За 10 лет в России меняется все, а за 200 – ничего»?
Историю вообще и государства и права в частности с определенной долей условности можно рассматривать как историю болезни общества. Такая история не занимается предсказаниями и, конечно же, не является наукой о будущем «пациента», во всяком случае – не в нашем исполнении. Она способна лишь указать на неотложные меры, которые власть могла бы предпринять для улучшения самочувствия социума. Вообще-то, история становится реальностью, когда кто-то начинает ею интересоваться.
Одними из наиболее достоверных исторических свидетельств, в отличие от многочисленных интерпретаций и субъективных оценок очевидцев, являются правовые документы того времени. То, что написано пером законодателя, уже нельзя вырубить из истории топором идеологии. Можно сказать, что законодательство той или иной эпохи – это ее (эпохи) явка с повинной.
Системного анализа правовых решений Временного правительства и их проектов, насколько нам известно, до сих пор не существовало. По мере сил мы попытаемся исправить это упущение в настоящих очерках.
Если у законов и существует авторство, то оно, как правило, приписывается политическим деятелям соответствующего периода – примером могут служить кодексы Хаммурапи, Юстиниана и Наполеона. Писали их, конечно, не они, но направление политических устремлений и отпечаток их личностей в текстах прочитывается однозначно.
Можно пойти и обратным путем: из описания личностей авторов законодательных инициатив вычленить нерв того времени, разобраться в политических хитросплетениях, понять движущие силы истории. Поэтому мы не могли отказать себе в удовольствии рассказать о наиболее выдающихся, по нашему мнению, представителях юридического сообщества, которые, кроме всего прочего, играли во Временном правительстве весьма значительную роль, были заметными государственными деятелями и политиками.
Надеемся, что эта книга будет благосклонно принята теми, кто интересуется историей России, развитием отечественного государства и права, и тем более теми, кто ищет приложение своим силам и способностям в настоящем и озабочен будущим нашей страны.
На рубеже XVIII и XIX веков в Российской империи возник социальный слой, использовавший для самообозначения слово «общество» (мiръ). Сначала в него входили в основном дворяне, получившие из рук Екатерины Великой имущественные и некоторые гражданские права[2].
При Александре I этот слой стал разрастаться, в том числе за счет сословия разночинцев, и начал претендовать на политическую субъектность, о чем особенно громко заявили декабристы[3].
Во времена Николая I началось структурирование «общества» за счет возникновения интеллигенции и ответственной бюрократии, стремившихся к участию в определении путей дальнейшего развития страны. Возник целый спектр политических воззрений. Среди интеллигенции особенно заметными были западники и славянофилы. В бюрократической среде выделяли прогрессистов (либералов), консерваторов и реакционеров (ретроградов)[4].
Подавляющая часть «общества» требовала отмены крепостного права, что и послужило основанием для осуществления Великих реформ Александром II и либеральным крылом ответственной бюрократии. Эти преобразования, с одной стороны, заметно изменили систему управления империей, особенно на низовом уровне, а с другой – вызвали резкую динамику социума.
Все более широкие слои населения (мещане, крестьяне и пролетариат) проявляли социальную активность, а само понятие «общество» потеряло присущие ему до этого кавычки. Появились общественные и политические структуры революционной и даже террористической направленности, требовавшие дальнейшей реформы государственного устройства и наделения подданных гражданскими и политическими правами. Несоответствие потребностей общества и возможностей системы управления самодержавия становилось все более очевидным даже для бюрократии, к тому времени в основном носившей либерально-охранительный характер.
Попытка дальнейшей эволюции власти в сторону привлечения широких слоев населения к управлению посредством представительных органов была прервана гибелью царя-освободителя и периодом застоя в проведении реформ, а то и к их сворачиванию во времена Александра III. Отказ от диалога с обществом и стремление к торможению социальных процессов, их «подмораживанию» углубляли отрыв самодержавия от реалий социума, динамичное развитие которого в том числе было обусловлено переходом к следующему технологическому укладу. Несмотря на некоторые успехи в экономической сфере, система империи все больше выходила из равновесия.
