В первую годовщину смерти жены Завьер Редчуз встал до рассвета и спустился в кухню засолить треску. Он уселся, держа в руках зеленую записную книжку, и в ожидании доставки стал перелистывать левым большим пальцем замусоленные страницы. В ресторанном окне виднелась бледневшая золотистая луна. Зал «Стихотворного древа» был объят тишиной, слышались только порывы утреннего ветра, теребившего входную дверь.
День обещал быть непростым, в этом Завьер не сомневался.
Вскоре с уловом появился местный рыбак, за ним плелся его сын-подросток. Отец преклонил колени, сын опустил глаза, уставившись на серебристо-голубые рыбьи спинки. Этот паренек и заметил жену Завьера – безвольно раскинув руки и ноги, она покачивалась на волнах прибоя, – и вынес ее труп на берег. По его словам, мертвый голос Найи, когда она уткнулась ему в грудь, звучал, точно сгнивший ананас: сладко и хрипловато.
Можешь теперь меня положить, мальчик.
Дело было плохо.
Сын рыбака смотрел вслед шедшей по песку женщине, покуда она не скрылась из виду.
– Почему же ты ее не удержал там? – злобно спросил Завьер. – Не позвал меня? Мог бы хоть что-то сделать.
– А что я мог сделать? – проканючил мальчишка.
– Дай мне пару дней, радетель, я приведу его в чувство, и он все вам расскажет! – попросил отец. – Проклятый дурень спрятался в кустах!
Когда люди умирали в одиночестве, лишенные достойного похоронного обряда, их тела могли шататься по острову годами, истлевая и усыхая. Все видели подобных призраков, что латали свои тела кусками мусора и бродили, безумные. Люди, встретившие смерть в одиночестве: кто от сердечного приступа, кто от апоплексического удара, или от старости, или во сне. Упавшие на камень и разбившие голову. Нищие. Убитые. Покончившие с собой. Утопленники. Люди шептались о них, прикрывая рот ладонями. Все они, знаете ли, померли по одной и той же причине. Одиночество.
Завьеру было больно думать так о своей свирепой жене.
Завьер заплатил за двух рыбин с толстыми брюшками и за мешочек бархатистых тресковых печенок и заметил, как задрожал рот у младшего рыбака, когда тот вывалил покупку на кухонный стол. Он так и не простил этого мальчишку. Неужели трудно было справиться с мертвой женщиной, раз на карту было поставлено так много?
– Благословение тебе, радетель, – сказал рыбак и похлопал треску по спинке. – Пусть твой день будет удачным, да?
Завьер кивнул.
Он прислонился к дверному косяку, вслушиваясь в их шаги. Они шли по его саду на краю утеса, и он мысленно перечислял все растения, мимо которых они шагали: жемчужные бугенвиллеи, расцветающие по ночам цереусы, прильнувшие к стволам манговых деревьев, азимина и миндаль, жгучий перец, тыквы и белые розы. Ему нравилось, когда среди разнотравья виднелись цветы, потому что они привлекали полезных насекомых. Отец и сын спускались по крутым ступеням, тихо призывая друг друга смотреть под ноги. Ему нравилось звучание голоса отца-рыбака. Он вспомнил свою молодость. Время, когда ты, радетель, еще не стал говорить на англише, как любил подтрунивать над ним брат Айо, улыбаясь во весь рот. Завьер по привычке цыкнул зубом. Он не был так уж крут, что бы брат ни говорил. Он все еще умел выругаться на языке предков.
Он почесал подбородок тыльной стороной ладони. Пора бы подровнять бороду.
Скоро придет Чсе, семилетняя дочурка Айо, и потребует завтрак. Она тоже была ранняя пташка. В первые месяцы после смерти Найи Чсе единственная осмеливалась заходить к нему в комнату без приглашения, забиралась в его гамак и болтала ножками. Она говорила ему, что он слишком высоченный и ему надо бы как-то себя укоротить, а когда в комнате дурно пахло – ой, какая вонь! – она вытягивала ручки, распахивала окошко и, взяв его за лицо, поворачивала к восходящему солнцу.
– Ты сегодня будешь выходить, дядя?
– Сегодня нет, Чсе.
Тогда она хватала его за нос, тянула, пока он не уступал и, схватив ее, не начинал с хохотом подбрасывать в воздух.
– Смотри, не урони меня, дядя Англиш!
* * *
Завьер глубоко вздохнул и вышел во двор. Перед ним раскинулся темный сад, за которым маячил весь архипелаг Попишо. Ресторан «Стихотворное древо» был идеально расположен на острове Баттизьен – в самом центре столичного Притти-тауна, но при этом вдали от городской суеты, на утесе над гаванью. Отсюда он видел завсегдатаев, бредущих по песку к его заведению, а после трапезы – прочь: поблескивающую на солнце вереницу сытых людей, которая текла к морю, словно пена прибоя.
Насытившись у него, кто-то плавал, кто-то танцевал.
Поднялся над горизонтом оранжевый серп, похожий на любопытный глаз яичного желтка. Он закрыл глаза и медленно закружился, выпрямив спину и выбросив руки вперед ладонями кверху. От кончиков его пальцев к востоку и западу тянулись песчаные пляжи. Залив, словно отлитый из потемневшего золота, и заякоренные рыбачьи лодки, повсюду торчавшие в ленивой воде; высокое узкое здание школы, старый городской рынок, храм, откуда доносился торжественный звон колоколов, – его палец мог коснуться шпиля; одна из многих фабрик игрушек, выкрашенная в уродливый зеленый цвет соплей, текущих из носа при сильном насморке; приземистые кремовые домики, притулившиеся на склонах холмов и вечерами освещенные пламенем дворовых печурок. Иногда он навещал обитателей этих домиков и предлагал им краску для пламени ярких цветов, чтобы посетители его ресторана могли любоваться необычной расцветкой огней на окрестных холмах.
– Да уж, радетель, – говорили ему хозяева, с улыбкой глядя на его смиренное лицо, – конечно, только ради тебя и избравших тебя богов.
Он перестал кружиться и открыл глаза. Вдалеке мерцали огоньки соседнего с Баттизьеном острова Дукуйайе, чья темная громада отчетливо проступала в лучах утреннего солнца. Взглянув на север и прищурившись, можно было различить Мертвые острова, похожие на россыпь мокрых голубых камушков. Давненько он до них не добирался.
Мир вокруг него вновь пробуждался. В зеленой записной книжке был список важных дел на сегодня.
1. Доставка рыбы.
2. Хренотень.
* * *
Поскольку тело Найи не нашли и обмывать и заворачивать в саван было нечего, Завьер провел церемонию на берегу океана. Он стоял, взяв за руку тещу, их обступили члены семьи и друзья, а безмолвные ведуньи в золотистых платьях разбрасывали священные травы и проводили обряд, выливая ром в воду.
