– Ну привет, дорогая. Извини. Немного заблудилась. Давно ждёшь?
– Здравствуй, Аллочка. В сравнении с прошлым разом всего ничего, какой-то час. Ты делаешь успехи в вождении. Похоже, дороги начинают вести туда, куда тебе хочется. Я заказала кофе и вареники с вишней. Ты не против?
– Отлично. Как настроение?
– Ты знаешь, я сегодня проснулась, подошла к зеркалу и всё поняла.
– И что же ты поняла?
– Надеяться не на что. Надежда умерла. И как полагается, последней.
– Если ты об этом говоришь, значит, надежду ещё можно воскресить, а там сама собой вернётся вера… в себя, а вслед за ней, глядишь, и любовь нечаянно нагрянет. И потом, дорогая моя, я у тебя кто? Я у тебя – косметолог. Посмотри, что я принесла. Это крем ночной питательный, это – дневной увлажняющий. А этот под глазки, наноси утром и вечером. Не забывай.
– Постараюсь.
– Алё, подруга, ты где? О чём ты всё думаешь?
– Извини. Да, я слушаю тебя внимательно.
– Вот это правильно. Слушай меня внимательно, и всё будет хорошо. Смотри, это питательная маска…
– С надеждой и верой всё более или менее понятно, а вот любовь… Жуткая путаница с этой самой любовью. Всяк понимает как хочет. У поэта Давида Самойлова я недавно вычитала: «И всех, кого любил, я разлюбить не в силах».
– Ты хочешь сказать, что и этого негодяя, муженька своего бывшего, разлюбить не в силах?
– Смотря что понимать под любовью.
– Да он же мерзавец.
– Можно ли винить человека в том, что он полюбил другую женщину?
– Любовь любовью. Действительно, никто толком не знает, что это такое. Но есть же в конце концов нравственные обязательства перед женщиной, законной, заметь, женой, которая лучшие годы тебе посвятила. Ни черта в своей жизни не видела, кроме ожидания, переездов, стирки и готовки. Специальность потеряла, ребёночка даже не родила. Всё потом, может быть… когда любимый позволит. И вот наступило это потом. И что мы видим? А мы видим эту скотину в генеральских погонах на экране телевизора круглосуточно. Любуйтесь: высоконравственная личность на страже законности. Мог хотя бы квартиру приличную оставить. Жлоб. Почему ты не подала на раздел имущества?
– Ему нужнее, у него молодая жена и дети.
– Ага, а ты одна на стар… то есть, ну ничего. Прости, что затеяла этот разговор. А его бог накажет, увидишь.
– А знаешь ли ты, что, осуждая человека, мы тем самым берём его грех на себя?
– Да ну?
– В общем, избавляем его от необходимости искупления. Так что бог его вряд ли накажет.
Два голоса, оба медовые, один тёмный, гречишный, другой ближе к цветочному, неспешные, густые, тягучие, сначала незаметно втянули в дрёму, наполненную жужжанием пчёл детского дачного полудня, потом невнятным смыслом последних фраз, вызвавшим смутную тревогу, выдернули в реальность.
Медленно, опасаясь всколыхнуть начавшуюся было утихать боль в висках, Иван приоткрыл глаза. Как сквозь слюду, едва различил за соседним столиком кафе два полупрофильных силуэта. Женщины.
Очередная волна муторной тоски изготовилась обрушиться с новой силой. Надо было защищаться. Сознание вяло предложило малоубедительный аргумент: мол, так получилось, ну выпил лишнего, столько лет не виделись, к тому же друг старался, рискуя семейным покоем, пригласил к себе в дом женщину, кажется, свою сослуживицу со странным именем Изумруд. Или Зумруд?
Она возникла во второй похмельный полдень вместе с головной болью, заполнив всё пространство квартиры резким визгливым голосом и терпкой похотью.
Потом в Андрюхином кабинете прямо на скользком кожаном диване, на шатком письменном столе, на голом холодном паркете и ещё он и не помнит на чём с несвойственной восточным женщинам порочностью творила с ним нечто невообразимое. Наконец, уже окончательно протрезвевший, по-джентельменски переждав серию её притворных оргазмов, он решительно высвободился из тяжёлых влажных объятий и сбежал.
Долго бродил среди слепых, похожих на огромные корабли домов Васильевского острова. После полуночи вернулся с бутылкой виски. И с цветами. Всё-таки дама.
Но чуткий к настроению друга Андрей, к великому облегчению Ивана, уже выпроводил потускневший изумруд, сославшись на скорое возвращение жены. Что неожиданно оказалось правдой: видимо, почуяв чужую самку на своей территории, ни свет ни заря примчалась с дачи Татьяна – Андреев ангел-хранитель и жена в одном очень симпатичном лице.
Цветы пришлись как нельзя кстати. Татьяна приняла их с царственной снисходительностью, не выразив ни грамма недовольства по поводу обилия пустых бутылок из-под спиртного и следов помады на фужерах.
Иван попытался ретироваться к себе на Петроградскую, где в потемневших от пыли углах родительской квартиры серебром переливались паучьи кружева, где его уже много-много лет никто не ждал и куда ему ой как не хотелось ехать.
Татьяна предложила остаться на обед. И он благодарно погрузился в непривычный домашний уют с царящей в нём Женщиной.
С её появлением квартира мгновенно изменила цвет, запах и звучание. Через широко распахнутые окна добровольно уплыли тучи сигаретного дыма, запахло пирогами, котлетами, жареной картошкой и огурцами, а колокольчатый её голос хоть и поругивал мужчин, но очень хотелось, чтобы он не умолкал: «Мальчики, ну что же вы себя не жалеете? Вы только задумайтесь, вас и так из группы осталась треть, вон и Колька на прошлой неделе умер, цирроз печени, заметьте. И тебе, Ванечка, может, хватит уже по свету мотаться, всех африканцев не вылечишь. С таким талантом и опытом тебя любая питерская клиника с руками и с ногами оторвёт. А хочешь, давай к нам в академию. И женись. Сколько можно бобылём мыкаться. А хочешь, мы тебя с хорошей женщиной познакомим? А, Ванечка?..»
Повезло Андрюхе с женой, что и говорить. А какие жеребцы перед ней, молодой красивой лаборанткой, землю копытом рыли, не чета рыжему субтильному курсанту-второкурснику Андрюхе. Вот и пойми этих женщин.
Иван с трудом приподнял тяжёлые веки и огляделся, ему показалось, что последнюю фразу он произнёс вслух. Судя по отсутствию реакции окружающих, действительно показалось.
Он потянулся в сторону чашки с недопитым кофе. Но она исчезла, а на освободившемся месте, прижавшись друг к другу пластмассовыми боками, в нижней части целомудренно укрытые уголком белой салфетки, лежали нож и вилка. Как муж с женою на брачном ложе под белой простынёй. Ничего себе ассоциации. Надо же, как разобрало.
– Ой, не знаю. Это всё слишком мудрёно.
Иван внимательней посмотрел в сторону женщин. Цветочный голос принадлежал блондинке. Так и должно быть. Стало быть, гречишный, грудной, горячий – той с гречишного цвета коротко стриженным под мальчика затылком. Вот и славно. Сошлось. Возникло ощущение начала восстановления мирового порядка.