Колонна зондер-батальона «Gespenst»[1] входила в старый больничный городок. Корпуса красного кирпича, укрытые летней густой зеленью, являлись конечной точкой маршрута. Для выполнения задания моторизованному батальону под командой штурмбанфюрера СС[2] фон Бравена пришлось выдвинуться на юг от города Червены, где подразделение уже проделало огромную работу по зачистке территории от евреев.
На карте этот кружок был помечен как «Огнев лог». Наименование места предстоящей спецоперации, неподалёку от бывшей границы с Польшей, являло собой образец совершенно непроизносимой славянской тарабарщины.
– Окнеф лёк, – Генрих фон Бравен ещё раз попытался воспроизвести вслух это лингвистическое безобразие. Однако не преуспел, а потому решил до конца операции именовать этот место попросту – «Клиникой».
Остро отточенным карандашом фон Бравен зачеркнул на карте старое название, то ли украинское, то ли польское, и написал сверху новое – немецкое «Klinik». Полюбовавшись с минуту на дело рук своих, Генрих почувствовал себя конкистадором Великого Рейха, чистильщиком от варваров, расширителем новых жизненных пространств и, наконец, героем германской нации. Как всегда, эта мысль порадовала комбата и настроила его на рабочий лад.
Офицер распахнул серую дверцу бронетранспортёра, раскрашенную коричневыми пятнами. Проигнорировав ступеньку, он молодцевато спрыгнул на чисто выметенную дорожку, мощёную жёлтым камнем. Сорокалетний Генрих фон Бравен пребывал в прекрасной физической форме и замечательном настроении. От природы худощавый и высокий австриец обладал нордическим складом психики и, как и подобает арийцу, отменным здоровьем.
Здесь ничего не говорило о войне, и добротное краснокирпичное здание сразу пришлось по вкусу подполковника.
– Это и есть главный корпус самой больницы, – осматриваясь, догадался он.
Три этажа, стрельчатые окна. Высокие и стройные, словно фрейлины, башенки с бойницами. Само здание, длинное как змея, терялось где-то в зелени деревьев.
Неведомый архитектор начала прошлого века был настоящим арийским профессионалом. Элементы готики он сочетал с тогдашним модерном. Получилось нечто симпатичное, смахивающее на резиденцию германского курфюрста начала восемнадцатого века.
Генрих фон Бравен вздохнул полной грудью. Идеальное место для штаба и большой казармы! И тенистый парк с его шумными пичугами совершенно не помешает планированию военных мероприятий. Тысячу раз был прав фюрер, когда говорил: «настоящее безумие, это тратить ресурсы государства на содержание безнадёжных душевнобольных, несчастных бесполезных для общества паразитов».
После своего перевода из Польши Генрих имел аудиенцию с рейхскомиссаром Эрихом Кохом, и от этой встречи у штурмбанфюрера остались самые неприятные впечатления. Толстый низенький плебей Кох выказал полное отсутствие уважения к стоящему перед ним навытяжку офицеру и дворянину. Кох ненавидел родовитых военных, а потому, исходя лишь из одного непреодолимого желания напакостить очередному дворянчику, принялся требовать перевода личного состава батальона фон Бравена в боевые части восточного фронта.
Вместо трёхсот пятидесяти отборных немецких солдат, рейхскомиссар попытался всучить в распоряжение Генриха грязную славянскую банду, семьсот полицейских-украинцев из Галиции. Ему, герою французской компании, предлагалось принять под командование шваль, толпу неполноценных унтерменьшей.
Чтобы избежать такого позора, штурмбанфюреру пришлось обратиться за содействием к самому Розенбергу – благо, что в это самое время тот находился на Украине с инспекцией. Рейхсляйтер пошёл навстречу любимцу фюрера, а Кох не посмел возразить главному идеологу НСДАП. Тем не менее, злобу на строптивца фон Бравена могущественный толстяк затаил.
В просторный приёмный покой больницы Фон Бравен вступил со стороны главного входа, в окружении шести офицеров. Командиры трёх рот и их заместители следовали сзади, в почтительном отдалении. Давно отработанный порядок исключал проблемы – солдаты тщательно обыскали здание, но ничего подозрительного не обнаружили. Часть медперсонала, не успевшего или не пожелавшего эвакуироваться со спешно отступавшими русскими, заперли в столовой. Пациентов же оставили в их палатах. Как выразился гауптштурмфюрер[3] Миних, первый среди офицеров батальона чёрный юморист, «дожидаться выезда на пикник».
За подобные выходки Генрих недолюбливал Миниха. По его глубокому убеждению, грязная и неприятная работа, которой он руководил, не подлежала легкомысленному вышучиванию по одной причине – она была необходима для будущего Рейха. Более того, всякий неглупый офицер просто обязан относиться к генеральной зачистке их общего немецкого жизненного пространства с подобающим уважением.
Так должно было быть, но так не было. Большинство офицеров вермахта при общении выказывали презрение, едва прикрытое благоразумной маской холодной вежливости. Фон Бравен не раз замечал в их глазах плохо скрываемую брезгливость, как бывает при встрече с дурнопахнущим золотарём.
Для начала штурмбанфюрер со свитой проследовал в столовую, чтобы взглянуть на медперсонал. Доктора, медбратья и санитары объекта «Клиника», в отличие от своих пациентов, обязательной ликвидации не подлежали. Впрочем, это детали, подобные вопросы отдавались на личное усмотрение командира «Gespenst».
Перепуганную кучку лекарей-мозгоправов возглавлял высокий сутулый мужчина в возрасте, типичный профессор с академической бородкой и в пенсне. Ординарец Фон Бравена услужливо подал командиру тонкую папку – досье на медперсонал клиники.
– А профессор-то у нас с душком, – едва прочитав первый лист, заключил про себя Генрих. – Вацлав Сташевич, пятьдесят семь лет, образованный «пшек». Заведующий кафедрой психиатрии Львовского Университета, а по совместительству ещё и директор сей живописной клиники. С этим всё ясно!
Польская профессура, наряду с евреями, подлежала первоочерёдной ликвидации согласно приказу рейхсляйтера Розенберга, доброго знакомого Генриха. Фон Бравен взглянул на следующий лист досье. С фотографии смотрела светловолосая красавица. Главный врач Ванда Сташевич, тридцать четыре года, молодая супруга директора клиники.
