ГЛАВА 1
Щелк.
– Франческа! Франческа, я знаю, что ты здесь! – звонкий юношеский голос разнесся над полусонным полуденным базаром. – Франческа!
Смех против воли сорвался с губ – не найдет, точно не найдет.
Юркой тенью я метнулась в узкий просвет между шатрами. Протяжно звякнули колокольчики, метнулся из-под ног пригревшийся рыжий кот.
– Франческа!
– Юная леди Льед, да куда же вы!
Звякнула монетка, опускаясь в разрисованный стаканчик. Прижав палец к губам, торговка в пестром тюрбане торопливо закивала – не видела, не знает. Старая Маргретта всегда занимала нашу сторону в этой игре.
– Франческа!
Щелк, щелк.
Взгляд зацепился за циферблат на часовой башне, венчающей угол глухой стены дворца Морелли. Две тяжелые кованые стрелки – часовая и минутная – застыли, тесно прижавшись друг к другу, а тонкая полоска, отмерявшая секунды, двигалась медленно-медленно, безнадежно не поспевая за несущимся вскачь сердцем.
Почти полдень. В два отец ждет меня в доках, а значит...
– Франческа!
– Тихо, тихо...
Колыхнулись цветастые ткани, занавешивающие вход в шатер. Горячие руки обхватили меня, втягивая внутрь, в прохладный полумрак. Губы почти коснулись уха.
– Тише. Сейчас пройдет мимо.
– Франческа!
Совсем рядом.
Я прикусила губу, сдерживая смех. Глупо попасться вот так, когда ровно в полдень игра закончится моей победой. Надо только... стоять тихо.
Щелк. Щелк, щелк.
Ловкие пальцы скользнули под распахнутые полы расшитой золотыми нитями накидки, пробежали по краю узорного пояса, почти касаясь голой кожи. Внутри все замерло в томительном предвкушении – сладком и вязком, как патока. Сейчас я развернусь, притворно-сердитая, будто возражаю, а он...
А он посмотрит своими невероятно-синими глазами и одним взглядом сломит мое сопротивление. Властно притянет к себе, приподнимет мое лицо...
Но что-то мешало, не позволяло, забыв про все, покориться жадным рукам. Что-то пульсировало на краю сознания назойливой тревогой. Что-то было не так.
Щелк. Щелк, щелк. Щелк-щелк-щелк.
– Лорд Льед! Они снова сбежали вдвоем! Лорд Льед!
Сердце оглушительно ударилось о ребра, перекрывая назойливый стрекот в ушах.
Папа.
Я повела плечами, высвобождаясь из объятий. Подалась вперед. Тяжелая пестрая ткань качнулась в сторону, впуская под купол шатра свет и полуденный зной, поднимавшийся от раскаленных камней.
Щелк-щелк-щелк-щелк. Щелк.
Что-то не так. Не так…
– Фран...
Огромная площадь, залитая ярким летним солнцем, расстилалась перед глазами. Словно океанский прибой, выплеснулся из полутемной прохлады крытых улочек Белого города шумный и многоцветный воскресный базар, укрыв мостовые узорчатыми коврами и пологами шатров. До рези в глазах блестело золото и медь, колыхались подолы шелковых накидок и шарфов, шелестели ветви цветущей акации под стенами дворца Морелли. В воздухе витал запах жара и специй. Искрился хрустальными брызгами высокий фонтан.
В первое мгновение звуки и краски базара оглушили и ослепили меня, но глаза, быстро привыкнув к пестроте и свету, безошибочно отыскали знакомую фигуру среди толпы, заполнявшей площадь. Высокий статный мужчина с длинными темными волосами, перехваченными лентой, уверенно шагал к дворцу городского собрания.
Минутная стрелка сдвинулась вперед на одно деление.
Гулко ударил колокол, заглушая мой крик.
– Папа!
Бом-м-м!
Он не обернулся.
– Папа!
Щелк.
Воздух вдруг показался густым и вязким. Тело сделалось тяжелым, словно чугунный якорь, не желая двигаться с места. Прямо мне под ноги с глухим хлопком развернулся на раскаленных камнях мостовой узорчатый ковер, взметнув в воздух облачко песка и пыли. Качнулся полог шатра, скрывая неотвратимо удалявшуюся фигуру. Я отчаянно рванулась вперед – сквозь ковры и шелка, стремящиеся задержать, опутать меня плотным коконом.
Медленно, слишком медленно.
Далеко, слишком далеко.
С глухим хлопком закрылась резная дверь...
...чтобы разлететься огненными осколками.
В одно мгновение фасад дворца превратился в сплошную стену огня. Пламя било из каждого окна, вырывалось наружу с кусками каменной кладки, остатками горящей мебели и стекол. Вверх взметнулся столб дыма, такой высокий, словно сам Старший брат явил посреди города свою разрушительную мощь, исторгнув огненную лаву там, где прежде стояло здание городского собрания.
Взрывной волной меня швырнуло на землю, рвущийся с губ крик вбило назад в горло. Упрямо поднявшись, я снова потянулась вперед, туда, где беспощадный магический огонь пожирал остатки того, что совсем недавно было роскошным дворцом.
– Папа! – раскаленный воздух обжег легкие, но отчаянный призыв утонул в общем грохоте.
Сильные руки обхватили за талию – не пуская, удерживая. А я рвалась, рвалась и рвалась вперед, давясь беззвучным криком, и горячий пепел оседал на лицо крупными хлопьями, скрывая Кординну в пелене едкого серого дыма, пока он наконец не поглотил все – даже солнце...
***
Я очнулась, задыхаясь от рвущегося наружу надсадного кашля и жадно хватая ртом воздух. Темнота давила, комната, погруженная во мрак, казалась душным саркофагом. Сердце отчаянно и гулко стучало в груди, разнося по телу нездоровый липкий жар. Я дернулась, отчаянно желая вырваться из черноты, казавшейся мне продолжением ночного кошмара, но тело не слушалось, скованное по рукам и ногам – стиснутое в крепких объятиях, погребенное под слоем пепла и пыли, покосившимися пологами базарных шатров, каменными обломками мостовой.
Что-то тяжелое туго спеленало ноги. Я забилась, словно пойманная в силки рыба – и почувствовала, как затрещали в светильнике рядом с кроватью кристаллы-накопители, переполненные черной ниареттской магией.
Успокоиться. Нужно было успокоиться.
Стиснув зубы до хруста, я сделала несколько глубоких вдохов, стараясь не думать о вынужденной обездвиженности и черноте вокруг.
«Я не там, – пришлось в очередной раз повторить самой себе. – Я давно уже не там. Прошло почти шесть лет, шесть долгих, бесконечно долгих лет. Только… только почему до сих пор так больно?»
Прошлое упорно не отпускало, напоминая о себе ночными кошмарами и незаживающей раной в сердце, где хранились светлые воспоминания о доме, полном фонтанов и цветущих деревьев, доброй улыбке отца и нежности в ярко-синих глазах. Когда-то – так давно – я была по-настоящему счастлива.
Но прежняя безмятежная жизнь осталась далеко в солнечном Ниаретте, погребенная под обломками взорванного дворца городского собрания. А здесь… здесь…
Вздохнув, я открыла глаза и усилием воли заставила себя вернуться в реальность.
Тусклый утренний свет пробивался сквозь неплотно задернутые тяжелые шторы, отчего обстановка крохотной спальни казалась еще более серой, унылой и безрадостной, чем обычно. Узкая кровать, на которой страшно было поворачиваться с боку на бок, темный платяной шкаф, столик, бывший одновременно письменным и туалетным, высокое зеркало в резной деревянной раме, черный закопченный камин и кресло в проеме между двух окон. Когда-то я и Арре не позволила бы жить в столь стесненных условиях, а теперь это была чуть ли не лучшая комната в доме.
