Стекло осыпалось на подоконник, издавая жалобный звон. В комнату влетел увесистый булыжник и с изумительной точностью опрокинул чернильницу. Темно-синий водопад пролился со стола прямо на брюки.
– Мармеладов! – рявкнул незнакомый голос с улицы.
Сыщик посмотрел на разбитое окно с некоторым опасением. Крадучись подошел, глянул на возмутителя спокойствия: ого-го! Настоящий великан. Борода косматая, торчит во все стороны, зато усы подстрижены и завиты на манер французских миньонов. Рубаха из дешевого равендука, но с золотым шитьем на груди. Противоречивая натура. Человек размашистого нрава. Так величают его газеты, и ведь есть за что… Это же он в Прощенное Воскресение соорудил во дворе своего особняка фонтан из шампанского, задарма поил мужиков со всей округи. А после полудня вышел на балкон и пальнул в голытьбу крупной солью, чтоб убирались к чертовой матери. Вот каков купец первой гильдии Николай Васильевич Игумнов!
– Тоска у меня, – сказал он и тяжело опустился на клумбу, подминая цветы.
Хм…. Это уже странно. Что-что, а развлекаться миллионщик умеет. Постоянно выдумывает особые выверты для увеселения публики. Помнится, на Рождественском балу выложил пол в своих хоромах новенькими червонцами – чтобы не только есть-пить, но и плясать на золоте. Император осерчал, когда донесли, что пьяные гости топтали каблуками его августейшие портреты, отчеканенные на монетах. И то верно: кому подобное оскорбление понравится?! Игумнова чуть не сослали из Москвы на Кавказ. Насилу откупился. Теми же червонцами, говорят… Но и тогда не утратил купчина живости духа, не сходила с его лица нагловатая ухмылка.
Станет такой просыпаться спозаранку и ехать на Пречистенку, чтобы пожаловаться на скуку? Исключено. Не похож он и на похмельного, хотя налицо мешки под глазами Плохо спит. Чем-то обеспокоен. Стало быть, тоскует не без причины. Надо подождать, что скажет дальше. Возможно, все и прояснится.
– Мне в Ярославле каждая собака кланяется. На моих мануфактурах ежедневно три тысячи пудов пряжи вертят, – Игумнов говорил без хвастовства, перемежая слова тяжкими вздохами. – Я разных тканей в год произвожу столько, что хватит Москву укутать по Камер-Коллежскому валу в десять тысяч слоёв!
Он зачерпнул с клумбы вязкую жижу, оставшуюся после недавнего дождя, и размазал по затылку.
– Прииски золотые на сибирской земле… А счастья нету!
Игумнов заревел по-медвежьи. Вскинулись могучие руки к розовеющему небу, да тут же рухнули, а вслед за этим жестом развалился и сам купец, будто выгоревший изнутри храм – заскулил, запричитал. Сквозь всхлипывания пробивались отдельные слова, но попробуй разбери хоть что-нибудь в эдакой тарабарщине! Сыщик терпеливо ждал. Вскоре из пепла невнятных звуков потянулись первые ростки здравого смысла.
– Супружница законная мечтает оттяпать мой дом в Замоскворечье. Видали вы тот дом? Цельный дворец! Изразцы на фасаде. Сорок комнат и в каждой мебеля заморские. А ягарме этой туда вход заказан. Ох и мерзкая баба! За двадцать лет надоела хуже мозолей на пятках. Фабрику ей подарил, чтоб отстала… Так нет же, вцепилась, как эта проклятущая безделица. Давит, давит, а хрен сорвешь.
Он выставил безымянный палец, чтобы Мармеладов убедился – шишка на суставе, разросшаяся за долгие годы, мешает снять обручальное кольцо.
– Я готов отрубить себе правую руку, только чтобы с Маришкой быть. Все отдам, в рубище останусь, но любить ее буду до последнего вздоха! А она…
– Послушайте, – перебил Мармеладов. – Мне понятна причина вашей беспросветной тоски. Но я не такой уж дока в амурных делах и вряд ли сумею дать толковый совет, как вам половчее развязать этот узел с женой и любовницей.
– Да разве ж я за советом пришёл?!
Купец снова остудил горячую голову мокрой грязью, помолчал, собираясь с мыслями, и выпалил:
– Маришка исчезла!
– Давно? – тут же заинтересовался сыщик.
– Неделю назад… Боюсь, как бы с ней ничего худого не приключилось.
– Тогда заходите в дом. Не люблю обсуждать подобные истории при свидетелях.
Любопытные носы, торчащие из соседних окон, разочарованно засопели.
Игумнов переступил порог и сразу полез в карман за пачкой ассигнаций. Отсчитал пять, потом оглядел причиненный ущерб и добавил ещё. Аккуратно положил деньги на угол стола, не испачканный чернилами.
– Примите за погром.
– Пустяки! – отмахнулся сыщик. – Давайте сразу к самой сути. Предполагаю, вы крепко поссорились перед тем, как Маришка исчезла?
Купец удивленно заморгал.
– Ох, и тонкое чутье у вас, господин Мармеладов. И хотел бы скрыть… Да какой в том резон? Расскажу все как на духу. Мы недавно вернулись из Парижа. Бесспорно, красивый город и вино там замечательное, но… Суета через край! Нет привычной степенности, все куда-то бегут, быстрее, быстрее! Ноги оттопчут – и хоть бы кто извинился. В экипажи набиваются впятером. Даже чаевничают наспех в этих своих «бистро»… Ну что за люди, а?! Накопилось во мне раздражение, но я виду не подал. Терпел ради Маришки. По возвращении сразу поехал на ярославские фабрики с инспекцией. А там наизнанку все вывернуто. Баржи с товаром застряли в порту, две дюжины ткацких станков поломанные стоят, красильщики пряжи спьяну цвета перепутали… А приказчики, сволочуги, и в ус не дуют! Опять сдержался, никого не взбубетенил. Думаю, сейчас приеду в Москву, девонька моя ненаглядная споет романс, поцелует горячо – я и успокоюсь.
Игумнов огляделся в поисках стула или кресла для гостей. Ничего подобного в комнатёнке не оказалось, а ему срочно требовалась точка опоры, Привалился к стене, мотая кудлатой головой, и продолжил рассказ:
– Дома я застал Маришку в обществе двух офицеров. Нет, нет! Вы только не подумайте… Ничего вульгарного. Да и слуги бдят, я им четкие наставления дал: птичку мою ни с кем наедине не оставлять. Но тут взыграла ревность. Обида заела, а пуще всего – стыд. Я ведь сознаю, как смешно и унизительно в моем почтенном возрасте соперничать с молодыми кавалерами… Закатил скандал. Все, что накопилось за последнее время, разом выплеснул. Потом дверью хлопнул и велел кучеру везти в кабак.
Мармеладов взял чистый лист бумаги и начал делать пометки, обмакивая перо прямо в подсыхающую чернильную лужу.
– Долго там пробыли?
– Три дня. Я, вообще-то пью редко, – Игумнов запнулся и покраснел, – но ежели загуляю, то самое меньшее на три дня. Ожерелье, что вёз в подарок, пропил, да ещё двести целковых сверх того. Очухался – и сразу домой. А Маришки нет. Нет Маришки! А я не могу без неё…
Борода купца блестела от слез. Он попытался поднять ладони к лицу, чтобы утереть влагу или просто спрятаться за ними, как за щитом, но от нервного напряжения отнялись руки. А потом и ноги задрожали, Игумнов сполз по стене, сжался в комок и шумно всхлипнул.
