Часть 1. Домашние животные
Люди вообще очень медленно и тяжело понимают животных; животные – понимают людей быстрее и тоньше. И никогда не верь, дорогой читатель тому, что тебе говорят дурного о животных. Вот скажут: осел глупый. И когда человеку хотят намекнуть, что он недалек умом, упрям и ленив, например, – его деликатно называют ослом. Однако, запомни дорогой читатель, что всё наоборот, и осел – животное не только умное, но и послушное, и приветливое, и трудолюбивое. А, конечно, если его перегрузить свыше его сил и вообразить что он тягловая лошадь, то он просто останавливается и говорит: «Этого я не могу. Делай со мной что хочешь». И можно бить его сколько угодно – он не трогается с места. Тут можно посмотреть, кто в этом случае глупее и упрямее: осел или человек?
Лошадь же, среди домашних животных, которые окружают человека – это совсем другое дело. Она наоборот, нетерпелива, нервная и обидчивая. Некоторые тоже говорят, что лошадь глупа. У нее только красота, способность к быстрому бегу да память на места. А так, якобы, – дура дурой, кроме того еще, она близорукая, капризная, мнительная (пугается громких звуков) и не очень привязана к человеку. Но так говорить могут люди, которые держат лошадей в темных конюшнях, которые не знают радости воспитания их с жеребячьего возраста, которые никогда не чувствовали, как лошадь благодарна тому, кто её моет, чистит, водит коваться, поит и задает корм. У таких конюшенных, кто плохо отзывается о лошадях, на уме только одно: сесть на лошадь верхом и бояться, как бы она его не сбросила. В голову такому не придет накормить-угостить лошадь кусочком хлеба, вовремя напоить умеренно, покрыть попоной на стоянке…. За что же лошадь будет уважать такого «потребительского» человека, спрашивается?
А можно спросить у любого природного всадника о лошадях, и он всегда ответит: умнее, добрее, благороднее лошади нет никого, – конечно, если только она в хороших, понимающих руках.
Вот, у арабов – лучшие на всем свете лошади. И там лошадь – член семьи. И там на неё, как на самую верную няньку, оставляют маленьких детей. Уж будьте спокойны, такая лошадь и скорпиона раздавит копытом, и дикого зверя залягает. А если чумазый ребятёнок уползет на четвереньках куда-нибудь в колючие кусты саксаула, где бывают змеи, – лошадь возьмет его нежненько за ворот рубашонки или за штанишки и оттащит к шатру: «Не лазай, дурачок, куда не следует». Вот как.
Слышал, говорят еще: глуп, как гусь…. Мол, дури голову гусю…. И прочее. А и тут, – умнее этой птицы нет на свете. Гусь знает хозяев по походке. Например, я возвращался, в деревне, домой среди ночи. Иду по улице, отворяю калитку, прохожу по двору – гуси молчат, точно их нет. А незнакомый человек войдет во двор – сейчас же поднимется гусиный переполох: «Га-га-га! Га-га-га! Кто это шляется по чужим дворам? – типа». А какие они славные отцы и матери, если б ты знал читатель! Птенцов высиживают поочередно – то самка, то самец. Гусь даже добросовестнее гусыни. Если она, гусыня заговорится через меру у водопойного корыта с соседскими гусынями, по женскому обыкновению, – господин гусь выходит, возьмет её клювом за затылок и вежливо потащит домой, ко гнезду, к материнским обязанностям. Вот как! – я сам наблюдал такое не раз.
И очень смешно, когда гусиное семейство идет на прогулку. Впереди он, гусак, хозяин и защитник. От важности и гордости он и клюв задрал к небу. Идет важно и на весь двор глядит свысока. Но беда неопытной собаке или легкомысленному ребенку, если они не уступят ему дорогу: сразу же он зашипит, как змея голову пригнув над землею и кинется, разинув клюв, на обидчика. А на следующий день ребятёнок будет ходить с огромным синяком на ноге, а собачка будет трясти ущемленным ухом, за которое «тяпнул» её гусь.
Идут за гусем-защитником гусенята, желто-зеленоватые, как пушок на вербах цветущих. Жмутся они друг к дружке и пищат. Шейки у них голенькие и на ногах они твердо стоять не могут – даже не верится, что вырастут и станут такими же грозными как папаша. А маменька-гусыня идет сзади. Её описать почти невозможно – такое блаженство во всем её виде, такое торжество! «Пусть весь мир смотрит и удивляется: какой у меня замечательный муж-гусак и какие великолепные детишки-гусенята!». И уж переваливается она с боку на бок, «выбоченивается»….
И вся гусиная семья – похожа на добрую немецкую «фамилию» на праздничной прогулке. Порядок соблюдается и там и тут, и важность каждый сознает и создает и там и тут.
В раннем детстве своем я проживал в деревне у бабушки. Лет до семи я считался местным жителем и был своим среди всей деревенской живности. А потом, учась в школе и проживая в городе, я приезжал в деревню только на летние месяцы, на каникулы. И из всех животных меня помнила только собака и прыгала на грудь, пытаясь лизнуть лицо.
Не могу точно сказать, когда случилось это чудо озарения. Во всяком случае, – если не в день летнего солнцестояния, 21 июня, то очень близко к нему.
Я тогда проснулся еще «до света», как говорится, на заре. И без этого мутного перехода когда сон вырастает в явь. С таким чувством уверенности и с легкой свежестью в голове я подошел к окну, ожидая точно и знания, что там за окнами, под открытым небом, в этой нежной ясности занявшейся зари происходит какое-то простое и замечательное чудо.
Не успокоившись видом из окна, я выбежал на крыльцо. Услышал я ласковые песни соловьев от огорода, за которым сразу же начиналась опушка леса с кустами. В еще холодном воздухе стояли деревенские ароматы трав, листьев, земли. В темной еще дали полосы леса путались застрявшие ночью, как тонкая кисея, обрывки ночного тумана. Но деревья уже проснулись, я смотрел в сторону леса и на небо, озаренное светло розовой полосой зари. Тогда мне подумалось, – ведь деревья не видят и не слышат. Что главное – не слышат.
А я услышал, никогда до этого не слыханный звук – мощный и звонкий, – от которого дрожала каждая частица воздуха. И я не вдруг понял, что это пели петухи. Прошло много секунд, пока я догадался. Мне показалось, что по всей земле трубят золотые и серебряные трубы, посылая ввысь звуки удивительной чистоты, красоты и звонкости.
Я знаю сегодня и силу, и пронзительность петушиного крика. Но тогда, в этот первый стыдливый час, когда земля, и деревья и небо, – только что выкупались в ночной прохладе, молчаливо надевали свои утренние одежды, я с волнением подумал: а ведь это сейчас поют все петухи, все, все до одного, – и старые, пожилые и молодые, годовалые мальчуганы, – все они, которые живут на огромной площади уже освещенной утренним солнцем и на той площади, что через несколько секунд-мгновений засияет в солнечных лучах. Во всей окружности, доступной человеческому слуху, везде поют петухи. И нет ни одной фермы, двора чтобы бывший там петух не вытягивал голову вверх и, топорща перья на горле, не бросал бы в небо торжествующие прекрасно-яростные звуки. И повсюду – в соседней деревне, в районном поселке, и в пригородных деревнях – повсюду поют петухи, как молитвы своему богу Солнцу.
