Ольга
Зазвонил мобильный телефон. Посмотрела, номер незнакомый, но решила взять трубку. Жизнерадостный голос девушки предлагал быстро научиться пению. До конца не дослушала, сбросила звонок. На что мне пение? Поздновато начинать, когда тебе седьмой десяток.
Этот звонок, однако, напомнил мне о моей подруге детских лет, Ольге. Как-то, будучи уже лет сорока или около того, она заявила, что хочет пойти учиться пению. У меня глаза на лоб полезли:
– Зачем тебе это?
– Просто так, – сказала неуверенно Ольга, и пению учиться не стала.
Получается, я у неё отбила охоту, в корне подавила росток желания петь. Зря она меня послушалась, зря. И теперь я казнюсь и виню себя в том, что поддержи я её в этом намерении, глядишь, вся её жизнь потекла бы по другому руслу. Вот так и бывает: одно слово всю жизнь сломает. Я сама в это время училась живописи, но так это ж совсем другое дело, тем более, я всегда стремилась научиться изображать мир красками на холсте. А петь, когда тебе на ухо медведь наступил? Никогда не замечала у Ольги такой мечты. Ну, может, слух какой-никакой у неё был, потому что она, будучи лет десяти, хвасталась, что её где-то проверяли на наличие слуха и слух у неё есть, ритмический. То есть она гордилась своим чувством ритма. Ей вообще-то вот это чувство превосходства хоть в чём-то надо мной, видимо, грело душу. Меня на чувство ритма никто не проверял.
И петь я особо не любила. Ну, только если одна в квартире, то могла спеть: «Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца и землю с высот огляди…». Какие в школе песни учили на уроке пения, те я и горланила. Мне казалось, что пою я здорово, голос звенел. Однажды устроила сольный концерт у бабушки в доме, думая, что никого нет. Оказалось, что мой двоюродный брат сидел в своей комнате и всё слышал. Было стыдно. Мне, конечно. Он-то ничего не сказал насчёт того, как я ему по ушам ездила. А, может, ему понравилось, я не спрашивала, я готова была сквозь землю провалиться. И когда я была в пионерском лагере, я искала кружок, куда бы я хотела ходить. Заглянула в двери, а там хор стоит, девочки, мальчики, петь собираются и дядька ими руководит. Мне так ласково говорит:
– Девочка, заходи! Петь будем.
Я быстро захлопнула дверь и бежала как чёрт от ладана. Так что с пением у меня не заладилось. Голоса нет, потому и желания не было.
– Мне кажется, – говорила я Ольге впоследствии, – что для пения нужно особое состояние души, душа должна быть распахнута. Ты что на сцену собралась выходить?
– Нет, – отвечала Ольга, – для себя. – Она ухмыльнулась своей особой улыбкой: узкие губы сдвинула в одну сторону, а глаза потупила. И ещё как-то насмешливо и в то же время презрительно хмыкнула, повернув голову в бок и задрав вверх, отчего курносый нос стал ещё более курносым. – Там помогают найти свой голос.
– А оно тебе надо? – продолжала удивляться я.
Она неопределённо пожала узкими плечами.
На том разговор и закончился.
А, вспомнила, было дело, ходили мы с Ольгой по улицам и орали во всю Ивановскую любимую тогда всеми песню Анатолия Королёва «Одиннадцатый маршрут»:
А ты не знаешь, а ты не слышишь мою печаль, мою печаль,
А я такой, что за тобою могу пойти в любую даль…
Тогда только-только стали появляться чёрно-белые телевизоры, и мы могли видеть Анатолия Королёва на экране. Ах, какой красавчик был.
А ещё у Ольги был проигрыватель, на котором мы слушали огромные чёрные пластинки. Проигрыватель ставился на полу, под стол, а посреди комнаты мы устраивали танцы.
У меня дома тоже был проигрыватель: большая тумбочка, в которую встроен проигрыватель. У себя дома я слушала другую музыку, классическую. Ещё в этой тумбочке был радиоприёмник, и я крутила-вертела ручку, плавая по радиоволнам и выискивая музыку. Найдя, слушала, прислушивалась, стараясь поймать в своей душе отклик на музыку. Часто слёзы подступали к глазам, и я плакала о своей горькой судьбе, оплакивая свою загубленную молодую жизнь, потому что мне не повезло с родителями конкретно. Мать была глупа и необразованна, ругалась и дралась. Отец был неразговорчивый терпила с вечно унылым лицом несчастного человека, на котором яснее ясного было написано, как он несчастлив.
У Ольги родители тоже были люди невзрачные, занимали примитивное положение, как в обществе, так и вообще по жизни. Их самое большое достижение было то, что они работали на КВЖД – Китайско-Восточной железной дороге, которая раньше принадлежала Российской империи и обслуживалась её подданными. Начало строительства было положено от города Харбин, который был основан русскими поселенцами в 1898 году как станция КВЖД. Затем КВЖД перешла в ведение советских служащих, а в 1952 году было подписано соглашение о безвозмездной передаче КВЖД Китаю. В Харбине родители Оли Андрей и Тамара познакомились, там же родилась в 1953 году их единственная дочь. Но в 1953 году КВЖД была окончательно передана Китаю, и семья Мартынюк покинула Харбин, но Ольга впоследствии гордилась тем, что она родилась в Китае.
С Ольгой мы познакомились в школе, в третьем классе. Когда я пришла первый раз в гости к Ольге, я увидела этажерку с книгами, большими и толстыми в коленкоровом переплётё. Это была Большая Советская Энциклопедия, но не полная, конечно, несколько томов. В шестидесятые годы двадцатого века это была самая универсальная энциклопедия в мире с иллюстрациями, картами, диаграммами. Над созданием справочников работали крупнейшие советские ученые и политики. Поэтому на момент издания энциклопедии информация была полной и достоверной. Купить такую энциклопедию в пятьдесят один том было нереально в Советском Союзе, она стоила очень дорого, их распределяли по библиотекам.
Но, видимо, на КВЖД выписывать и получать тома энциклопедии было проще, потому томов восемь-десять у Ольгиного отца Андрея на этажерке в комнате стояло. За это я Ольгиного отца очень уважала и смотрела на него с большим пиететом. Но наличие энциклопедии Ольгиному отцу, маленькому, худому, невзрачному, плюгавому мужичонке с залысинами, не гарантировало ума. Он больше всего любил смотреть по телевизору футбольные матчи местной команды «Луч» с заезжими командами. Он садился перед телевизором «КВН-49-4» с мизерным экраном, ставил перед собой стакан, пол-литровую бутылку водки, лук, чёрный хлеб. Любил и пиво с сушёной корюшкой.
Когда никого из Ольгиных родителей не было дома, мы снимали с полки этажерки большой тяжёлый энциклопедический том на букву А и шли в другую комнату. Там была женская половина, и стояли две металлические односпальные кровати, с никелированными блестящими шариками на спинках и с несколькими ярусами подушек и подушечек мал мала меньше. Всё было идеально заправлено и уложено. Садиться на кровати было категорически нельзя. Олю мама приучала к аккуратности. Кроме кроватей у окна стоял комод с выдвижными ящиками, в которых было идеально сложено постельное бельё, полотенца и предметы нижнего белья. Бархатные платья, привезённые матерью их Харбина, всегда висели в кладовке, встроенной в комнате, очень удобное помещение, используемое как гардеробная. Платья из синего и коричневого панбархата висели там на плечиках. По подолу платья были расшиты бисером, который мы с Олей в случае надобности безжалостно срезали, надеясь, что мать не заметит. Видимо, она и не замечала, потому что в театры она не ходила, а больше такие платья одеть было некуда.
