Елена Троянская пробуждается перед самым рассветом от воя сирен воздушной тревоги. Дочь Зевса ощупывает подушки на постели, однако ее нынешний любовник, Хокенберри, опять исчез, ускользнул в ночи, пока спали слуги. Вот так он всегда – ведет себя так, словно сделал нечто постыдное. Наверняка пробирается прямо сейчас в свои покои по глухим аллеям и закоулкам, на которых еле чадят факелы. Все-таки Хокенберри – удивительный и несчастный человек, думает Елена. И вдруг она вспоминает.
«Мой муж мертв».
Это событие – гибель Париса в поединке с безжалостным Аполлоном – произошло девять дней назад. Великая тризна с участием не только троянцев, но и ахейцев начнется часа через три, если божественная колесница, что кружит над городом, за несколько минут не разрушит Илион до основания, – но Елене все еще трудно поверить в уход супруга. Неужто Парис, Приамов сын, пал на поле битвы? Парис покинул этот мир? Парис без всякого вкуса или изящества низвержен в сумрачные пещеры Аида? Непостижимо. Ведь это же Парис, прекрасный ребенок-мальчишка, похитивший ее у Менелая, преодолев стражу и зеленые луга Лакедемона. Нежнейший из любовников даже после долгой, изматывающей, десятилетней войны. Тот, кого Елена величала про себя не иначе как своим «неудержимым, раскормленным в стойле жеребцом».
Покинув постель, женщина идет к внешнему балкону и раздвигает невесомые занавески, чтобы окунуться в предутренний свет Илиона. Сейчас середина зимы, и мраморный пол холодит босые ноги. В сумеречном покуда небе можно разглядеть, как сорок или пятьдесят прожекторов шарят в поисках богов, богинь и их летающих колесниц. От приглушенных плазменных взрывов содрогается установленное моравеками энергетическое поле в форме купола, прикрывающее город. Внезапно по всему периметру защитных укреплений Илиона выстреливают вверх бесчисленные лучи – ослепительные снопы цвета лазури, изумрудов, свежей крови. На глазах Елены одиночный, но мощный взрыв сотрясает северную часть города; ударная волна раскатывается эхом среди уходящих в небеса башен Илиона и стряхивает длинные темные локоны с плеч красавицы. В течение последних недель боги пробивают силовой щит физическими бомбами в одномолекулярных оболочках при помощи квантовой фазотрансформации. По крайней мере так разъясняли ей Хокенберри и забавное железное существо по кличке Манмут.
Елене Троянской плевать на высокие технологии.
«Парис мертв». Мысль попросту не укладывается в голове. Виновница войны готовилась погибнуть вместе с ним в тот день, когда ахейцы под предводительством ее бывшего мужа, Менелая, разрушат городские стены, что казалось неизбежным согласно пророчествам ее подруги Кассандры, убьют всякого взрослого мужчину и мальчика, обесчестят женщин и уволокут их в рабство на греческие острова. Вот какого дня ждала Елена, думая принять лютую смерть от собственной руки, а может, от меча обманутого супруга. И почему-то она никак не представляла себе, что ее дорогой, самовлюбленный, богоподобный Парис, ее неудержимый жеребец, ее красавец-воин, уйдет из жизни первым. Девять с лишним лет осады и славных сражений убедили Зевсову дочь в том, что боги сохранят ненаглядного мужа невредимым от любой беды, всегда возвращая его на брачное ложе. Так они и поступали. А теперь – убили Париса.
Невестка Приама припоминает последний раз, когда она видела троянского супруга. Десять дней тому назад он покидал город, спеша на поединок с Аполлоном. Никогда еще Парис не выглядел столь уверенно в элегантных доспехах из блистающей бронзы, с откинутой гордо головой, долгой, точно у жеребца, гривой из льющихся по плечам волос и сияющей улыбкой, обращенной к Елене и тысячам троянцев, что, ликуя, взирали на него со стены у Скейских ворот. Быстрые ноги уверенно несли его «навстречу неувядаемой славе», по выражению любимого царского аэда. Впрочем, в тот день они влекли хозяина прямо к погибели от рук разъяренного Аполлона.
«И вот он умер, и если верить подслушанным пересудам, тело его обожжено и покалечено сверх меры, кости сокрушены, безупречный золотой лик превращен огнем в бесстыжую оскаленную маску, синие очи расплылись по глазницам тягучей колесной мазью, клочья зажаренной плоти повисли на обгорелых скулах, словно… словно… начатки – первые закопченные куски жертвенного мяса, которые швыряют с алтаря на землю, признав их негодными».
Женщина зябко ежится на холодном рассветном ветру, глядя, как над крышами курится дым. На юге, со стороны ахейского лагеря, взмыли с ревом вдогонку отступающей колеснице три зенитные ракеты. Дочь Зевса успевает заметить эту колесницу – короткую, яркую, точно утренняя звезда, вспышку, вслед за которой уже тянутся выхлопные ленты греческих снарядов. Блестящее пятнышко без предупреждения пропадает из виду, и небо пустеет. «Удирайте на свой осажденный Олимп, жалкие трусы», – злорадствует Елена Троянская.
Звучат сирены отбоя. Улица под балконом в особняке Париса поблизости от разгромленного Приамова дворца вдруг заполняется бегущими людьми: команды с ведрами торопятся на северо-запад, туда, где к зимнему небосводу по-прежнему тянется дым. Над крышами гудят летающие машины, более всего похожие на хитиновых черных шершней с колючими шасси и крутящимися на шарнирах прожекторами. Некоторые моравеки, как она знает по опыту и полуночным объяснениям Хокенберри, запоздало полетят «прикрывать город с воздуха», другие помогут загасить пламя. А потом будут несколько часов заодно с людьми вытаскивать из-под завалов изувеченные тела. Елена, которой знакомо в городе едва ли не каждое лицо, прикидывает, чьи же души перенеслись в бессолнечный Аид, едва дождавшись утра.
«Утра поминальной тризны по Парису. По моему милому. Моему глупому, обманутому любимому».
Начинают ворочаться служанки. На пороге спальни возникает самая старая из них – Эфра, мать царственного Тезея, бывшая афинская правительница, увезенная братьями Елены в отместку за похищение сестры.
