— Спасибо, — я проводила курьера, и закрыла входную дверь.
Опустила ладонь на живот — он там, толкается. Мой ребенок.
До сих пор поверить не могу, что забеременела.
Почему именно в тот день, ставший концом? Почему я
забеременела не раньше — не при таких обстоятельствах?
Я бы смогла полюбить своего ребенка, я бы обожала его всей душой,
несмотря на то что мы с его отцом расстались, если бы он не… если бы я
забеременела не в тот день, когда он вышвырнул меня.
Может, получится забыть? Ребенок ведь не виноват ни в чем.
Дочь еще не родилась, я не должна ее обвинять, я и не обвиняю. Я просто ничего
не чувствую к ней.
Погладила живот, и… ничего.
— Славушка, идем, — мама показалась в коридоре, и поманила
меня в комнату. — Антон с Юрой собирают манеж, давай посмотрим. Мужчин нужно
контролировать и вдохновлять.
Я улыбнулась маме, и направилась в свою спальню. Она
преобразилась, курьер привез сборный манеж, приставную колыбель, и все это
сейчас в моей комнате. А раньше здесь висели постеры с любимыми певцами.
Я присела на кровать, наблюдая, как папа с братом с
энтузиазмом собирают манеж. Готовятся. Радуются. Только мама поглядывает на
меня с тревогой. Она все эти месяцы на меня так смотрит, все то время, что
прошло после моего возвращения домой. Я ничего ей не рассказывала, сначала даже
о беременности своей не говорила.
Стыдно было — перед мамой, перед отцом. Отпустили дочь
отдохнуть, называется. Уже потом, когда поняла, что ребенка оставлю,
призналась. Папа не осудил. Расспрашивал, от кого, но трясти не стал.
А мама только грустно смотрела на меня, и тревоги в ее
взгляде становилось с каждым днем все больше, и больше. Неужели, она чувствует,
что происходит со мной? Неужели, мои улыбки ее не обманывают?
— Имя-то дочке выбрала? — спросил папа.
— Может, Зоя? — сестренка села рядом со мной, и спросила: —
Можно?
Я кивнула, и она положила ладонь на мой живот. Улыбнулась
трогательно, и мне горько стало: почему я не могу радоваться? Я ведь так хотела
детей именно от Игната! Безумно хотела, грезила этим мужчиной.
Если бы я забеременела в любой другой день, не в тех
обстоятельствах… если бы, Боже!
— Анастасия? — предложила сестра. — Или, ой, подожди,
Кристина.
— Юля? — взглянул на меня папа, и я кивнула.
— Мне нравится. Пусть будет Юля.
— Ты даже не выбирала сама. Пусть будет! Ну как так, Слав?!
— возмутилась сестра. — Будь я на твоем месте, я бы с самого начала имя
выбирать, а ты…
— Ты на месте Славы еще очень долго не будешь, — строго
перебил папа. — Ольга, напомню, вам пятнадцать лет, барышня! Какие дети? В
куклы иди играть.
— Славке восемнадцать, всего-то три года разницы, — фыркнула
мелкая. — Я в восемнадцать тоже ребенка хочу, это же счастье.
— Я пойду мусор вынесу, — поднялась с кровати, подошла к
картону от упаковки.
— Я сам, милая.
— Пап, мне не тяжело, и я хочу пройтись, — торопливо
пробормотала, и прошмыгнула мимо мамы.
Все что угодно, лишь бы поскорее остаться в одиночестве. Все
эти месяцы в моем сердце царит стыд. Папа нас обожает, мама не устает
повторять, как он хотел всех нас. Мама тоже детьми грезила, даже моя маленькая
сестра-подросток.
И я такой была. Когда Игната увидела — сразу поняла, что это
моё. То самое, когда сразу, и на всю жизнь. Свадьбу хотела, детей. Всё с ним
хотела, и вот…
— Ну, ребенка я от него получила, — выдохнула я, спускаясь в
лифте на первый этаж.
Под мышкой листы картона, на ногах удобные кроксы, а в
сердце настоящая буря. Она уже который месяц не успокаивается от понимания: я —
та самая девушка, которая не может принять собственного ребенка.
Наверное, я сгорю за это в аду.
Выбросила картон, и медленным шагом отправилась в дом. Мимо
лавочек со старушками, с молодыми мамочками с колясками. Скоро и я так буду:
выходить на солнышко с дочкой, чтобы погреться; гулять с ней в парке; кормить,
укачивать ее, и… и она ни в чем не виновата. Не виновата в том, как поступил со
мной ее отец!
Я полюблю. Обязательно полюблю своего ребенка, иначе что же
я за сволочь такая? А если не полюблю, то она никогда этого не почувствует. Не
узнает. Я буду целовать ее, обнимать, утешать, играть, делать все то, что делала
моя мама, и продолжает делать. Но дочь никогда не поймет, что я чувствую, я
позабочусь об этом.
Расправила плечи, и подошла к подъезду, а там…
— Слава, — выдохнул Игнат.
Его взгляд опустился с моего лица ниже, на увеличившуюся
грудь, на живот. И он шагнул ко мне.
— Не подходи, — прошептала я.
Трясет всю от паники, колотит. Может, я брежу? Он не мог
после всего прийти ко мне просто так!
— Не подходи, — повторила я, отступая.
— Мне придется подойти. Ты моя, ребенок тоже. Я приехал за
вами, — услышала я, проваливаясь в темноту.
8 месяцев назад
Бегу. Уже задыхаюсь, нога болит невыносимо. За мной даже
никто не гонится, а я бегу по Питеру, и не могу остановиться, несмотря на то
что бегать мне нельзя.
Говорят, что дочери повторяют судьбы матерей, вот и я
повторила — нога больная, на генеральном прогоне «Баядерки» я получила два
разрыва ахиллова сухожилия. С балетом на время пришлось попрощаться, учиться
ходить заново, и надеяться, что смогу выйти на сцену.
Родители потому и отпустили меня в Питер — чтобы я
развеялась, чтобы прекратила жалеть себя. А подруга, с которой я поехала,
затащила нас обеих в квартиру своих знакомых.
Знакомые оказались так себе. Бежать от таких знакомых нужно.
Избалованные сволочи, считающие, что им все можно. Раздвигай
ноги, девочка… богатые, взрослые ублюдки!
И я сбежала. В Питере мы с родителями были не раз, но от
паники я уже не понимаю, где я. Где мой отель. Нужно остановиться, вызвать
такси, отдышаться. Пожалеть больную ногу.
Но я продолжила бежать, не в силах остановиться.
Остановиться пришлось. Я банально врезалась в мужчину. Так
сильно, что в глазах потемнело.
— Эй, — хрипло хохотнул незнакомец, придерживая меня за
плечи, чтобы не упала, — от кого бежишь, красавица?
Вздрогнула от прикосновения мужских ладоней к плечам.
Вдохнула полной грудью запах, исходящий от мужчины, и сглотнула — как вкусно он
пахнет! Мама как-то сказала мне, что в отца она влюбилась в том числе из-за
запаха, какие-то древние инстинкты.
Проморгалась, подняла на удерживавшего меня мужчину лицо, и
сердце ухнуло в пропасть.
— Девушка, что-то случилось? — нахмурился незнакомец, все
веселье пропало из его голоса. — Кто-то обидел?
— Нет, — слабо покачала головой, и продолжила рассматривать
его.
Лет двадцать девять-тридцать. Темно-русые волосы, в мочке
уха след от серьги, но он ее не носит. Синие глаза — такие темные, что почти
черные. Как океан в сумерках. Легкая щетина — не та, модная, а обычная. Видимо,
утром не побрился.
