Маленькая комната для допросов располагалась рядом с тюремным медицинским центром. Там стоял стол, два стула, и больше ничего. Фрэнк, человек, обвиняемый в убийстве, рассказал мне, как он пришел в дом своей матери.
– Она поняла, что я разозлился. Я все время расхаживал взад-вперед.
– Что вы ей сказали?
– Я спросил, почему она работала на МИ5[2].
– А она правда на них работала?
– Это было единственное объяснение, которое я смог придумать. Она пыталась убить меня.
– Почему вы так думаете?
– Она, конечно, отрицала это. Но я знал, что она лжет. А потом она спросила меня, перестал ли я принимать лекарства.
– А вы перестали?
– Да. Они меня затормаживали. Мне нужно было очистить свой разум, чтобы остановить приходящие мысли.
– Что вы имеете в виду?
– Я слышал о ее планах. В этом была замешана не только она, но и куча других людей. Это был большой заговор.
Фрэнку поставили диагноз «шизофрения», когда ему было чуть за двадцать. За все это время его несколько раз клали в отделение неотложной психиатрии, но он никогда не проявлял жестокости ни к матери, ни к кому-либо еще.
– Что изменилось на этот раз? Это не первый раз, когда вам приходят в голову такие мысли?..
Он колебался.
– Я начал употреблять кокаин.
– Когда?
– Примерно за месяц до того, как я ее ударил. Я ударил ее, вот и все. Я не хотел ее убивать.
Он пришел отпраздновать ее шестидесятилетие.
– Сколько раз вы ее ударили?
Вскрытие показало множественные переломы черепа. Женщину доставили в больницу, но она умерла на следующий день от кровоизлияния в мозг.
Фрэнк посмотрел вниз на стол, и его пальцы прошлись по буквам, выцарапанным на нем. Он немного походил на меня: у нас были одинаковые каштановые волосы и цвет глаз, но он был высоким и чуть худее.
Я взглянул на папку на столе. Мы родились с разницей в два месяца.
– Что вы сказали? – Он посмотрел на меня снизу вверх. – Извините, не могу собраться с мыслями.
– Сколько раз вы ее ударили?
Он пожал плечами.
– Точно не знаю. Три, может быть, четыре раза.
– Зачем?
– Она знала, о чем я думал. У нее было… Я не знаю, что это такое. Это то, что МИ5 использует для отслеживания моих мыслей.
Я заметил, что его руки немного дрожат, и задумался, чем это вызвано – это просто беспокойство или ломка? Он пробыл в тюрьме меньше недели. Должно быть, он понял, что я заметил дрожь, поэтому сложил руки вместе.
– Все так запутанно. Я думал, это она допрашивает меня. Она как будто проникла в мою голову. Я все еще слышу ее. Я знаю, что она мертва, но я до сих пор слышу ее голос.
– Что она говорит?
– Это не имеет смысла. Она говорит, что добьется, чтобы меня отправили в тюрьму. – Он поднял руки вверх, как бы напоминая нам, где мы находимся, а затем уронил голову на руки. – Я не жестокий человек.
Он был прав и одновременно глубоко ошибался. Однажды он проявил жестокость, и это разрушило как минимум две жизни. Фрэнк уткнулся лицом в стол и забарабанил кулаками по затылку. Он взвыл от боли.
Тюремный служащий заглянул в окно, чтобы посмотреть, что происходит. Я кивнул в ответ, что все в порядке.
Я сидел тихо и наблюдал за Фрэнком. Ему потребовалось несколько минут, чтобы успокоиться.
– Когда вы начали употреблять кокаин?
– Я встретил этого человека в пабе. Я ходил туда каждый вечер. Он сказал, что кокаин может заглушить голоса в голове. Можете ли вы дать мне что-нибудь от кошмаров, док? Я просыпаюсь каждую ночь в ужасе и не могу дышать. Я просто сворачиваюсь калачиком и плачу, пока снова не засыпаю.
Я видел газетный заголовок: «Женщина убита в результате яростного нападения».
Сосед Фрэнка сказал, что он всегда был странным. Я подумал: какой бы заголовок написал сам? «Грустный шизофреник занимается самолечением, совершает серьезное преступление, и у него развивается посттравматический синдром» – вот так я бы написал.
Это, конечно, не самый лучший и не самый броский заголовок, но и я не газетчик. Возможно, оба заголовка отражали правду. Я сказал Фрэнку, что мы продолжим завтра.
– Голоса исчезнут, доктор? – спросил он, вставая.
– Я подберу вам лекарства. Выпишу успокоительное на ночь.
Он кивнул в знак благодарности и вышел в коридор. Я наблюдал, как его завели обратно в камеру на шесть коек, и понял вдруг, что разговаривал с ним почти целых два часа. Я потерял всякое чувство времени.
Итак, я записываю некоторые из первых своих наблюдений о психическом состоянии Фрэнка, и тут в открытой двери появляется один из тюремных служащих.
– Тук-тук, – постучал он.
У офицера Шопена были пышные усы и крошечные яркие черные глазки. В остальном я понятия не имею, как он выглядел – эти две черты, казалось, занимали все его лицо и полностью определяли весь его внешний вид.
– Вам нужно это увидеть. – Он попросил меня следовать за ним и казался довольно настойчивым. Мы разговаривали пока шли.
– Я собираюсь добиться перевода Фрэнка в сорок восьмую камеру. Ему нужно пройти обследование в условиях отделения средней безопасности. Я направлял его в такое отделение – Лейквью, психиатрическая служба безопасности больницы Святого Иуды.
Шопен кивнул.
– Звучит неплохо. Он опять разговаривал всю ночь с голосами в голове.
Когда мы проходим мимо одной из камер, что справа по коридору, Билли, плохо обучаемый человек с ограниченными возможностями, прижимается носом к решетке:
– Мама придет навестить меня?
– Не думаю, – отвечаю я, не сбавляя шага. В то утро я повторил это уже раз десять. Мать Билли все еще находится в больнице после того, как неделей ранее Билли проломил ей череп. Он думал, что ее тело захватила какая-то злая сущность.
– Я должен был вытащить это нечто из нее, – крикнул он мне вслед.