Глава I
Над проспектом Будённого, что в Восточном административном округе Москвы, висела августовская жара. Воздух на улице плавился, и, казалось, превращался в жидкий металл. Наступал вечер. Вернее, вечер в понимании сотрудников завода «Салют», для подавляющего большинства которых рабочий день завершался в 17:00. Так вот: аккурат в преддверии «гудка» Семён Ефимович Кац, собираясь домой, услышал от своих коллег по лаборатории странный вопрос: «Ты когда за пенсию будешь проставляться?» Вопрос этот звучал странно потому, что ни на какую пенсию Семён Ефимович не собирался, хотя и перешагнул пенсионный возраст полгода назад. Во-первых, со здоровьем у него полный порядок, во-вторых, он не представлял, чем будет сутки напролёт заниматься дома. А самое главное – он считал, что может принести ещё немало пользы родному «Салюту» хотя бы в передаче своего богатого опыта молодым, и в этом был абсолютно прав. Собственно, и свой последний день рождения Семён Ефимович не зажал, проставившись в лаборатории как положено. «Что им от меня нужно?» – с досадой подумал он, услышав этот дурацкий вопрос, да ещё из уст своего хорошего товарища Вовки Карпова. А ведь Кац уже свернул программу и собрался выключать компьютер. Вопрос о пенсии ввёл Семёна Ефимовича в замешательство. Он спешил, дома ждала жена, а ещё не совсем срочные, но дела в квартире, которыми он обещал заняться.
Сидя за столом в ожидании, чтобы погас монитор, Семён Ефимович раздумывал, что сказать в ответ Карпову. В лаборатории воцарилась тишина, и развязки ждал не только сам вопрошавший, но и остальные три человека. Осадить их всех, послав куда подальше? Тактично спросить, с чего возникла идея что-то отмечать? Заняться шутливой пикировкой, чтобы по ходу дела изнанка вопроса открылась сама по себе? Из-за монитора Кац наблюдал за Карповым, чей стол был напротив, надеясь увидеть в его глазах смешинку. Если бы он её увидел, всё можно было расценить как шутку юмора – а юморить у них любили – и ответить, что вы, ребята, совсем заработались и не помните событий шестимесячной давности, когда я проставлялся. А потом собрать сумку и отчалить домой. Но глаза Карпова были серьёзны. Не то чтобы чересчур серьёзны, а излучали обычный, ординарный взгляд, такой как в курилке или в столовой во время обеда. «Что-то здесь не то, надо разобраться», – мрачно подумал Кац. Его встречный вопрос вырвался автоматически.
– Что-то я не понял. Ты о чём?
Вовка переглянулся с коллегами.
– В кадры тебя вызывают, просили передать, чтобы ты в семнадцать ноль-нуль к ним зашёл.
Семён Ефимович почувствовал недоброе.
– А в честь чего? И почему через тебя передали?
Он знал, что по всем важным вопросам кадровичка Федосеева лично уведомляла приглашаемого, причём с утра, а не под конец рабочего дня.
– А я курить на улицу выходил и столкнулся с Галиной Викторовной. Знаешь её?
Кац кивнул. Конечно, Галину Викторовну он знал: зам Федосеевой по кадрам, недавно пришедшая на «Салют». Но они лишь кивали друг другу, если встречались, а вообще Кац с ней ещё никогда не беседовал – повода не было. То, что просила зайти именно она, а не Федосеева – хороший знак, потому что после Вовкиных слов про отдел кадров у Семёна Ефимовича сразу ёкнуло – его хотят уволить. А что? Легко: прислал им резюме какой-нибудь молодой и многообещающий… Или не резюме, а по чьей-нибудь протекции, что ещё хуже… И тогда – давай, Ефимыч, спасибо тебе за всё, получай расчёт и собирай манатки. Но раз зовёт Галина Викторовна – значит, ничего страшного, какая-нибудь мелочь.
– То есть она тебе больше ничего не сказала? Никакой конкретики? – спросил он Карпова.
– Никакой.
– Тогда к чему это ваше «проставляться за пенсию»?
– Да мы тут подумали… – смущённо вступил Лёха Васин, как бы ограждая Карпова от допроса, – а по какому другому поводу тебя в кадры могут вызвать? Что ты полгода назад проставлялся – мы помним, но то ведь была формальность. Выпили-закусили, отметили дэ рэ. А теперь всё может случиться де-факто и де-юре.
– А почему вы в этом так уверены? – завёлся Семён Ефимович. Он никак не ожидал подобных гнусных мыслей от коллег, с которыми проработал столько лет. – Если бы меня увольняли, меня бы вызвала сама Федосеева, и не под конец дня, сами знаете.
– Вообще-то да… – закивали лабораторные.
– Тогда к чему эти дурацкие вопросы с намёками?
– Ну, Ефимыч, мало ли… – продолжил Васин. – Всё может быть. Если нас ждёт такое печальное известие, мы могли бы это дело прямо сегодня и обмыть. Чисто символически, а то завтра на работу…
– А-а, то есть вы выжрать решили, и вам только повод нужен?
– Ну, повод – не повод, а действительно, мало ли? – продолжил мысль Васина Вовка. – Боязно как-то. Ты давай сходи, а мы подождём.
Все эти неуклюжие объяснения Семёна Ефимовича, конечно, не удовлетворили, но немного облегчили душу. Переживают, подумал он, хотя, по его мнению, ситуация была обставлена крайне неприглядно. А самое хреновое – узнав обо всём от Вовки, причём только-только, сотрудники уже успели пошушукаться между собой за его спиной.
– Схожу, раз просят, – сказал Кац, сменив металл в голосе на более тёплый тембр. – Но вот что я вам скажу, граждане алкоголики, тунеядцы, хулиганы: без меня сейф со спиртом не открывать. Хотите узнать, что и как – ждите.
– Так ключ-то всё равно у тебя! – парировал Карпов, отметая подозрения.
– Тем более.
По дороге в кадры Семён Ефимович предался размышлениям. Гадать, зачем его вызывают, было бессмысленно. Сейчас он будто невзначай освежал в памяти деятельность своей лаборатории и сотрудников, работающих под его началом как отлаженный механизм. Сколько лет они вместе в этом составе? Десять? Больше?
Ни для кого не секрет, что в научно-экспериментальных центрах и лабораториях при крупных российских предприятиях, да и зарубежных тоже, работает масса евреев. Однако ситуация с Семёном Ефимовичем была нетипичная: в их сплочённом коллективе евреем был только он, причём за все годы в лаборатории так ни разу и не появился хотя бы ещё один. Семён Ефимович пришёл сюда по распределению сразу после окончания МИСиС – Московского института стали и сплавов – и, что тоже нетипично для его братьев-иудеев, сделать карьеру или сесть на денежную должность вовсе не рвался. Будучи молодым специалистом, он с пяток лет набирался опыта, профессионально рос, а потом как-то сами собой пошли повышения, приведшие в результате к должности начлаба. Семён Ефимович никогда не пытался кого-либо подсидеть или обскакать, а в коллективе пил вместе со всеми и по любому поводу. В советскую эпоху частенько употребляли спирт, который ежемесячно доставлялся в их лабораторию по разнарядке. А при изменившемся общественном строе, когда пошли массовые заказы на салютовские движки для истребителей «Сухой», все сотрудники получили денежные прибавки. В результате спирт перестал быть в почёте: народ распробовал дорогой алкоголь. Но Кац считался в доску своим во все времена. Свидетельством тому один факт: Вовка Карпов как-то сказал ему по пьяному секрету, что все сотрудники лаборатории считают Ефимыча «в жопу русским». И Семёну Ефимовичу было приятно это слышать. С такими вот рваными воспоминаниями он и подошёл к двери отдела кадров. Приоткрыв её, увидел профиль стоящей у окна Галины Викторовны Щелкуновой. Федосеевой в комнате не было. Щелкунова – на вид ей было лет сорок, симпатичная – выдержала паузу, всматриваясь во входящего и, скорее всего, профессионально вспоминая, как его звать-величать. И не успел Кац сказать «здрасьте», как услышал её бодрый голос: «А, Семён Ефимович! Спасибо, что зашли!»
