Равнина впереди напоминала обожженную шкуру огромной коровы. Обожженную настолько, что обугленная кожа полопалась, и кровавая плоть лезла наружу, дымя и рассыпая жаркие искры. Кроме черного смердящего, иссеченного до кроваво-красного, в этом мире уже ничего не осталось. Что бы ни радовало глаз здесь прежде – деревенские дома с белеными стенами под пухлыми соломенными крышами, столетние дубравы или напоенные звенящими ручьями сады, непроходимые чащи или налитые солнцем колосья щедрой нивы – все исчезло. Только обломок основания когда-то прочной стены, похожий на корявый зуб, торчал посреди выжженной равнины. Повсюду – серая земля, кое-где тлеющий огонь. Пепел кружился в воздухе и медленно опускался грязным снегом. Ветер нес его, швырял в лицо. Посланные на восток миракли распадались, так и не найдя ни одной живой души.
– Злая Судьба, да раздавит твое колесо! – сказал я вслух неведомо кому.
Горло было забито пеплом, голос хрипел. Внутри меня было так же – почти все сожжено.
Кое-кто еще верил, что проклятия магиков можно облечь в материальную форму. Да, бывает такое… Но для этого нужна энергия. Много энергии, которую магик забирает из окружающего мира. А это совсем не просто. К тому же сильный магик с другой стороны может проклятие отбить. А тот, кто сжег эту землю, был очень силен.
Я шел один, и коня у меня уже не было. Да и Красавчика моего давно нет на небелом свете. Брел по этой равнине с раннего утра. Ориентируясь на воспаленно-красное тонущее в седой дымке светило, выбирал дорогу, в которой не был уверен. Не знаю, что меня заставляло идти вперед – упрямство, жалкая надежда или желчная злость. Я просто знал, что обязан миновать черную пустошь. Большая часть времени уходила на то, чтобы огибать трещины в земле. Стоило подойти слишком близко к очередной пропасти, как спекшиеся комья земли начинали осыпаться под ногами, а от жара – тлеть сапоги из самой прочной, заговоренной кожи. Приходилось сворачивать, обходить огненную трещину и брести дальше. Я уже, кажется, не помнил, для чего пустился в путь. Осталась одна, ближняя цель – миновать черное пепелище. Добраться до живой земли.
Вода, которой я наполнил рано утром большую металлическую флягу, закончилась. Но у меня имелась вторая фляга про запас.
Я остановился, сделал глоток. Вода была теплой, почти горячей, с привкусом мяты. Вспомнилось, как Мэнди устроила чаепитие на берегу озера в Элизере. Я, Лара, Лиам Маркус, мы расположились на большой циновке, а пятилетняя Мэнди с таким серьезным сосредоточенным видом разливала в крошечные фарфоровые чашечки черный чай из Дивных земель с кардамоном и апельсиновой цедрой. Мы пили чай из кукольного сервиза и брали серебряными ложечками с ажурных тарелок засахаренные вишни. Чай был не слишком горячий – как теперь вода в моей запасной фляге.
Мэнди, Лара, Лиам Маркус – их имена звучали как заклинания. Ради них я должен дойти до живой земли.
Слава Счастливой Судьбе, я догадался покрыть одежду и прежде всего кожаные перчатки магической защитой, иначе протезы раскалились бы нестерпимо.
Вскоре выбирать дорогу сделалось невозможно. И я стал ее создавать – ненадежные мостики, проложенные над горящей бездной. Надо двигаться быстрее, пока Жизнетворное Око не ушло за горизонт, а намеченная дорога не исчезла. Ночевать на сожженных землях было смертельно. Я посмотрел на выцветшее серое небо. Потом – на равнину. Взгляд мой снова остановился на обломке стены. Там, за стеной, кто-то был, магик во мне это чувствовал. И я свернул с намеченного пути, побрел к почерневшему обломку. Кто знает, быть может, именно для этого человека сберегались три глотка теплой воды и еще – сосуд зеленого стекла, который я прятал под некогда синим камзолом.
* * *
Вчера я видел вторую разрушенную Чаро́вницу к югу от дороги. Как и от первой, что я заметил на второй день пути, от нее остались лишь гранитные столбы, а крыша и охранные решетки разметало взрывом. Когда-то внутри располагалась гранитная статуя сидящего гиганта. Теперь из центра разрушенной Чаро́вницы, как из огромной пасти, выплескивалась оранжевая лава. Правда, стекала она медленно и постепенно застывала, образовывая лиловый конус с алыми тлеющими краями. Из центра конуса вверх то и дело выстреливали желтые и алые огни, а затем с ревом вырывалась струи газа. Через три или четыре дня новый поток Флегетона окончательно перекроет дорогу в Гарму так, что даже магику будет не пройти.
Надо было спешить. И я спешил…
Осталось совсем немного, миля, максимум две, – напомнил я себе.
Солнце спустилось еще ниже, и дым почти полностью заволок небо, как будто собирался заменить собой ночную тьму. На западе, там, где по всем законам природы должен был разгораться закат, набухал черный все разрастающийся смерч.
Я оперся о горячие камни стены и перевалил через обломок. Что-то черное грязное дернулось, пытаясь отползти в сторону. В первый момент мне показалось, что это длинный камень под напором жара перекатился в сторону. Потом понял, что передо мной человек. Человек, такой же обгорелый, как и земля вокруг. И точно так же, как на земле зияли алые трещины, так и на его теле кожа полопалась от ожогов, обнажая алую плоть. Даже сквозь смрад, к которому я уже, казалось, привык, я ощутил запах горелого мяса.
На человеке сохранились какие-то обрывки плаща и рубахи на плечах и груди, и даже – штаны, или их остатки. Каких цветов – не понять, все сделалось густо-серым и черным. Ни сапог, ни пояса, ни шляпы. Волосы и борода, если и были, то погибли в пламени.
– Во имя Судьбы… – пробормотал я. – Кто ты?
В ответ послышалось странное мычание, потом хрип. Несчастный оставил попытки что-то сказать и поднес обожженные пальцы ко рту. Ну да, пить.
Я протянул несчастному флягу с водой, и он выпил – жадно в один глоток, хотя я все время мысленно делил остаток на дне фляги на три глотка.
Он снова попытался что-то сказать, и я опять ничего не понял.
Алые трещины на почерневшей коже исходили бледной сукровицей. Я бы мог их закрыть, но сейчас у меня не было сил даже на такое простое действо, надо сохранить их остатки, чтобы дойти до живой земли.
Человек снова захрипел. Мне почудилось, что я различил одно слово: «Дядя». Внезапно, несмотря на пепел и ожоги, я узнал несчастного – его яркие, как темно-синее витражное стекло, глаза и взгляд как будто обращенный внутрь. Это – из-за сильной близорукости, которую ни один лекарь-магик не сумел исправить. Эдгар, мой племянник, младший сын короля Эдуарда. Он вяло поднял руку, давая понять, что тоже признал меня. Как же его обожгло! Удивительно, что он еще жив.
