2002 год. Русский пароход
Линии горизонта на Востоке были зыбки и неясны. Казалось, они вздымались и падали, будто там, где сходятся земля и небо, существует особое пространство, в котором крутится черная воронка времени, вызывая невидимые глазу трагедии и неслышную издалека боль в голосах людей. Там, в России, в тысячах километров от благополучного Дрездена, продолжалось содрогание мира. Уже миновала пора разграбления страны кучкой горлохватов, уже опустились руки последних борцов за справедливость и начало расползаться отупение души, а линии горизонта все вздымались и вздымались, словно в невидимой глубине населяющего эту землю народа зарождалась воля, способная могучим движением стряхнуть с себя наваждение чужеродного гипноза.
Россия – ось земли, ее сакральная сердцевина. Без нее немыслимо движение земного мира к свету. Придавишь ее, принизишь – и над Землей расстилается мгла. Придавили незваные гипнотизеры живородный дух этой особенной страны и тут же поползли по континентам черные тучи войн – некому их остановить. Повалили социализм в бурьян – и не стало для порабощенных народов светлой полосы над горизонтом, затянуло их в круговорот собственных национальных катастроф. Все в мире связано с самочувствием русского пространства, все связано с ним.
Александр Зенон стоял у окна и смотрел на покрытые легкой порошей виллы Дрездена, спускающиеся ярусами к Эльбе. Один из красивейших городов мира, выросший в период расцвета Ренессанса, Дрезден источал нескончаемую симфонию застывшей в камне музыки. Фасады его дворцов притягивали жизнерадостными и прихотливыми переливами барокко, соборы возносились в небо могучими аккордами германской готики, над его шпилями вились голоса менестрелей, а с Эльбы манило к себе «Голубое чудо» – мост, сплетенный из ажурных металлических конструкций. Ушедшая война нанесла городу чудовищные раны и уничтожила большинство из его неповторимых строений. Он сильно изменился, но Зенон помнил его таким, каким он был много лет назад и воспроизводил его в своей памяти в деталях. Александр Александрович обладал уникальной памятью, которая с годами становилась только ярче и ярче.
Зенон отошел от окна, открыл ящик письменного стола и достал пожелтевшие от времени документы, написанные на рыхлой бумаге стальными перьями фирмы Золинген. Все они относились к переселению семьи Зенонов из Москвы в Германию восемьдесят лет назад. Его тогда еще не было на свете, но все равно, от документов веяло чем-то необычным, возбуждающим воображение. В них содержалась переписка и дневники его покойной матери, которая до самой смерти вела ежедневную хронику семейных событий. Иногда он спрашивал себя, почему его так тянет к этим свидетельствам давно ушедшего времени. Что такого дорогого таится в них для него, человека постиндустриального общества? И сам себе отвечал профессор Дрезденского университета, что эти свидетели времени таят в себе совершенно иной, ушедший мир человеческих отношений, который кажется ему неизмеримо дороже того мира, который бурно катит свои дни за окном его кабинета.
Александр Зенон приехал в Дрезден десять лет назад из Саарбрюкена, где жил до воссоединения Германии. Приехал он сюда и поселился здесь именно потому, что провел в этом городе лучшие годы своей жизни – с 1926 по 1938. Самые дорогие воспоминания о детстве и отрочестве в семье родителей никогда не умирали в нем и с давнего времени его тайной мечтой было вернуться в город, где он был счастлив. Он вернулся в Дрезден и к удивлению своему обнаружил, что вилла, которую когда то занимали родители, снова не занята. До недавнего времени в ней жил какой-то высокий партийный чин, но его выселили и поставили жилье на распродажу. Зенон не раздумывая купил ее и теперь каждый день возвращался в детство и в пройденный свой путь.
Путь его семьи по чужой земле начался с «русским пароходом», на котором в 1922 году советская власть выслала за границу сливки русской интеллигенции. В число высланных попал и его отец, Александр Зенон, профессор славянской филологии, выдающийся знаток этой науки, с молодых лет приобретший мировую известность. Он довольно быстро устроился в дрезденский университет и семья стала жить сносно для того времени. С приходом национал-социалистов обстановка стала тревожнее. Правда, русских эмигрантов новые власти до поры до времени не трогали, усматривая в них резерв в предстоящей борьбе с СССР. Однако старший Зенон не мог принять фашистского режима. Он вступил в переписку со своими британскими коллегами и сумел получить приглашение на преподавательскую работу в Кембридж. Семья успела уехать в Англию уже под скрежет маршей и треск барабанной дроби поднимавшегося к войне национал-социализма. Сразу после победы Зеноны вернулись в Германию. В Англии они не прижились. Ни климат, ни люди Альбиона не смогли стать родными для них. Странным образом немцы, прошедшие через заболевание нацистской чумой привлекали их больше, чем англичане. Зеноны, конечно, всегда мечтали вернуться на родину, только такой возможности не было. Александр пошел по стопам отца, изучил в Гейдельберге славистику и также стал преподавателем. Однако преподавал он ради куска хлеба, а истинным его увлечением была история родины. С годами он начал публиковаться, приобретать известность и превратился в знатока русской цивилизации. Теперь, на закате своих дней он вернулся в гнездо из которого выпорхнул шестьдесят четыре года назад и впал в умиротворение духа.
Будто исполняя ежедневный ритуал, Александр Александрович открыл воспоминания матери о первых днях в Германии, о «русском пароходе» и погрузился в прошлое:
Кончается лето 1922 года. Жарко, душно, парит. К пристани Штеттина причаливает видавший виды пароход «Пруссия» с пассажирами из России. На пристани малолюдно, пароход никто не встречает.
С него сходят известные в России люди – Бердяев, Трубецкой, Ильин, Франк, Кизеветтер, большая толпа прибывших из России эмигрантов. Они грузят свой багаж на фуры и бредут по жаре вслед за повозками в город, где их никто не ждет. Они не разговаривают. Все уже давно сказано в мучительные годы после октябрьского переворота, и особенно, за время путешествия на пароходе. Вот они, цвет нации, умнейшие и прозорливейшие, философы и ученые, выкинутые Лениным и Троцким с родной земли.
И на чужую землю они ступили таким же разобщенным табором, каким были в жизни империи. И ждала их также судьба обитателей временно сбившегося в кучу табора. Вскоре каждый из них найдет себе нищий уголок в Европе и они будут сидеть по своим уголкам, лишь изредка общаясь в эмигрантским пристанищах.
