Первое, что мне вспоминается об острове: я открыл глаза и не увидел ничего, кроме песка, так близко, словно рассматривал его под микроскопом. Звучит по-детски, но до той минуты я не догадывался, что с расстояния в несколько сантиметров песок похож на множество крошечных камней, сваленных в кучу, – вроде того крупного коричневого сахара, который любят в Англии. Голова с того бока, на котором я лежал, как будто сплющилась, превратилась из круглого английского мяча в мяч для американского футбола. Я заморгал и попытался сосредоточиться. Что-то летело мне прямо в лицо. Теплая соленая вода. Залилась в рот, чуть не стошнило, и умчалась прочь так же быстро, как прихлынула. Через несколько мгновений она вернулась и на этот раз что-то притащила. Я вытянул руку – словно бы и не принадлежавшую мне, – ухватил паукообразное нечто, поднес к глазам. Это были мои очки из «Тайгера», целехонькие.
Я сел. В голове однократно и сильно ударил молоточек. Я промыл очки в море и по привычке надел, вода со стекол потекла по моему лицу, будто слезы. Было так жарко, что эти «слезы» почти сразу высохли. Я подвигал челюстью. Больно-вато. Прошелся языком по зубам с правой стороны. Они чуточку шатались, но все были целы, только один задний зуб торчал острым краем – тот самый, сломавшийся от удара в лицо, который я получил в последний школьный день. Мама все уговаривала меня сходить к стоматологу, но я так и не сподобился.
«А теперь уж очень не скоро доберусь», – подумал я.
Я проинспектировал все остальное. Никаких травм не обнаружил. Тощие незагорелые руки в полном порядке, тощие незагорелые ноги тоже о’кей. Зеркала у меня не было, так что я не мог проверить свою голову-футбольный мяч, но, оттянув ворот рубашки, убедился, что с туловом тоже ничего не случилось – все такое же, тощее, с впалой грудью, и волос примерно столько же, сколько на голове у Гомера Симпсона. Похвастать в шестнадцать лет мне было особо нечем, но хотя бы цел. Белая рубашка и шорты-хаки, те самые, которые были на мне в самолете, малость помялись и порвались и куда-то пропали кеды: вытянутые белые ступни оказались голыми. Но при всем при том я был в отличной форме – для человека, только что свалившегося с неба.
Я огляделся. Классический, словно из мультика «Губка Боб Квадратные Штаны», остров: пальмы, голубое небо, зеленое море. Сверху припекало солнце – мне в жизни не было так жарко, даже в детстве в Пало-Альто. Изнутри я слышал собственное дыхание, снаружи – шорох то приближавшейся, то уходившей волны. Остров тоже дышал.
Потом вдруг подул освежающий ветерок, и появился еще один звук: шелест пальмовых листьев. Большие глянцевые листья приподнимались и опускались, а под ними покачивались парами, словно колокольчики, здоровенные зеленые кокосы. Дальше вглубь острова начинались заросли вроде джунглей и резко вверх поднимался изумрудный холм. В тот момент я, разумеется, не знал, что очутился на острове, но уж очень было похоже. Позади меня в песке остался длинный шрам, словно меня протащило по пляжу после того, как я упал на землю. Вдалеке виднелись какие-то белые обломки – наверное, от того самолетика, на котором я летел вместе с одноклассниками.
Я осторожно поднялся, выплюнул песок, ноги разъезжались, как у новорожденного теленка. Песком забито все – и рот, и глаза, и ноздри. Я моргал и отплевывался. Правая сторона головы, сплющенная, болела адски. Но мне было наплевать. Я медленно поворачивался, пока не совершил полный оборот, всматривался в горизонт как можно дальше. Нигде никого не видно. Я один.
В этот момент я должен был бы испугаться. Но нет. Ничуточки. Наоборот, я изобразил маленький победный танец, вскидывая руки к небесам, как те надувные манекены в рекламе на бензозаправке. Из забитого песком горла вырвалось несколько тактов «Оды к радости». И тот факт, что эту же мелодию приспособили для нашего школьного гимна, уже не мог испортить для меня ни оду, ни радость.
Мои одноклассники погибли. Все до одного. Вот что я праздновал.
Мама была права.
Кротики наследуют землю.