Утро восьмиклассника Петрова
Егор Петров, дома именуемый Гориком, в классе – Гошкой или Петенькой, а в компании Больничного сада наделенный кличкой Кошак, поднялся на второй этаж и сел на подоконник. В коридоре было тихо. Шли уроки.
Напротив окна белела дверь с табличкой: «2-й кл. „Б“». За дверью слышались бубнящие голоса, они иногда прерывались гневными возгласами и резкими щелчками – очевидно, указкой по столу. Очередной возглас прозвучал громче остальных, а через три секунды дверь с маху открылась и вылетел тощий рыжеватый второклассник, направленный наружу, видимо, умелой и решительной рукой.
Глаза встрепанного мальчишки влажно и сердито блестели. Сделав по инерции несколько шагов, он остановился и скачком вернулся к двери. В сердцах стукнул по ней пяткой. И лишь тогда глянул на Егора – с вызовом, не стесняясь злых слезинок. Видимо, это был характер. Егор даже ощутил к нему что-то вроде легкого интереса и сочувствия. Снисходительно сказал:
– Закурить есть?
Второклассник прошелся по Егору ощетиненными глазами.
– Ты что, офонарел? Большой, а дурак.
Кажется, это был не просто характер, а дважды характер. Но именно поэтому Егор потерял к нему интерес и сочувствие.
– Брысь.
– Сам брысь, – огрызнулся пацаненок и пошел в конец коридора, к туалету – ненадежному, но привычному приюту всех «классных изгнанников».
Стукнутая мальчишкиной пяткой, дверь захлопнулась, но от удара тут же отошла. Из-за нее неслось:
– Хватит подсказывать и шушукаться!.. Хватит! Или кто-то хочет следом за Стрельцовым? Продолжаем! Кто ответит, почему поэт… Ямщиков, перестань клевать носом! Стукнешься им о парту, опять кровь пойдет и кто-то окажется виноват… Кто скажет, почему поэт называет в своих стихах осень золотой?..
Егор косо зевнул и стал смотреть сквозь стекло. Поэты называют осень золотой от безделья или от своей поэтической придури. А на самом деле осенние листья просто корчатся и сыплются на слякотный асфальт серыми комками. Вот как сейчас с тополей. И на душе соответственно…
Жить бывает хорошо, если впереди светит что-то приятное. А что в ближайшие сутки могло светить Егору Петрову? Горику? Гошке-Петеньке? Кошаку?
Компания в «таверне» соберется не раньше понедельника. Курбаши исчез на несколько дней, сказал «по служебной надобности». Подвал запер, под замком укрепил написанную Валетом табличку: «Аварийное помещение. Вход воспрещен. Штраф 15 руб. Администрация ЖКО». Ключ забрал с собой. Недовольным объяснил: «Во избежание непредвиденных осложнений с общественностью. Все. Захлопнули ротики, джигиты».
Оно конечно, культурный человек скучать и в одиночестве не должен. Одних только книг цивилизованное человечество накопило столько, что на тысячу жизней хватит. Родители Егора накопили их тоже немало. И, были времена, Горика не могли от книжек за уши оттянуть. Но тот наивный период культурного развития кончился, когда созрела ясная мысль: все герои книг – и придуманные, и те, кто были на самом деле, – к нему, к Егору Петрову, никакого отношения не имеют. Найдет д'Артаньян королевские подвески или они останутся у миледи – не один ли фиг? Отыщет капитан Григорьев экспедицию капитана Татаринова или та навечно сгинет в неизвестности – что изменится в жизни Гошки-Петеньки, Кошака?.. Нельзя сказать, что мысль была приятная. Сначала она даже как-то обескуражила, потому что любить книжки Горик привык. Но какой смысл тратить время и нервы на чтение рассказов о чужих делах, если твои собственные от этого никак не меняются? Презирать книги Егор не стал, он сохранил к ним что-то вроде снисходительной почтительности, но вкус к чтению потерял.
Некоторое время, правда, держался еще интерес к детективам. Но, во-первых, все истории про преступников и следователей были похожи, а во-вторых, скоро Егору стало ясно, что он сочувствует не тем, кто ищет, а тем, кого ищут. А это было грустно – те, вторые, в книжках всегда попадались.
От книг мысли Егора перескочили на кино. С кино – проще. Тебе показывают – ты смотри. Надоело смотреть – закрой глаза и думай о своем… Но сейчас в кинотеатрах будто спятили: в «Луче» – индийская тягомотина «Любовь и закон», в других – «День любви», «Люби, люби, но головы не теряй», «О странностях любви», «И жизнь, и слезы, и любовь», «Еще раз про любовь», «Жених и невеста»…
В программе ТВ тоже сплошная мура…
И остается после школы одно: валяться кверху пузом на тахте («Горик, зачем ты лежишь в школьной форме, надень спортивный костюмчик») и щелкать кнопками плэйера.
Мысли о плэйере, конечно, греют душу. Ничего не скажешь, папочка не поскупился, отвалил валюту за карманный стереомаг знаменитой фирмы «Сони». Вся машинка – величиной с портсигар. Два выносных динамика – каждый размером со спичечный коробок. А еще – гибкая дужка с крошечными наушниками. Кнопки, микролампочки сигналов, сетчатые головки микрофонов по углам серебристого футляра (они похожи на выпуклые глаза большой мухи). Не магнитофон, а прибор с корабля космических пришельцев. В «таверне» как увидали – губы развесили. Даже Курбаши не скрыл почтения к заграничной вещице. Уважительно покачал плэйер на ладони, а остальным сказал:
– Никому не лапать, пальчики отдавлю.
Потом обратился к Егору:
– Ай, Кошачок, наградил тебя родитель, хороший человек. С чего это он?
– Говорит, к четырнадцатилетию…
– Мы же твои именины вроде бы летом отмечали.
– Его тогда не было. А сейчас вернулся из Австрии, там японской техники навалом. Вот и привез…
– Давние грехи замаливает, что ли? – хмыкнул Валет.
Егор промолчал. Охота вспоминать? Курбаши – он понимающий мужик – посмотрел на Валета: язычок, мол… Валет усох. Но тут же, чтобы показать независимость, заметил небрежно:
– А почему эта фиговина именуется плэйером? Плэйер – это ведь игрушка только для прокручивания. А здесь и микрофоны для записи…
– Кто их, японцев, знает… – хмыкнул Егор. – Им виднее. Видишь, написано…
Под значком фирмы «Сони» чернела аккуратная надпись: «PLAYER».
– Все у них не как у людей, – зевнул Копчик, но глаза у него были завиду́щие. Егор тонко улыбнулся.
– Да, умеют сволочи делать вещи на загнивающем Западе, – вздохнул Курбаши. – А точнее, на Востоке… – Надел мини-телефоны, послушал. – Ай какое звучание. Рахат-лукум…
Звучание и правда было прекрасное. Особенно с наушниками. Закроешь глаза – и будто оркестр живой вот тут, в твоей комнате… Но беда в том, что это интересно лишь поначалу. И если ты не один. А когда слушаешь просто так, сам с собой, интереса хватает на двадцать минут. Потому что, если говорить совсем-совсем честно, Егор в этой музыке ни бум-бум. Все эти «Стайеры», «Чингизханы», «Бони-М», «Черные лимузины», «Кенгуру», от которых компания балдеет, жмурится, причмокивает и подергивается, кажутся Кошаку одинаковым дребезжаньем, монотонным буханьем и воплями на иностранных языках (холера их знает, о чем поют!). Но ведь никому не скажешь такое! И Кошак жмурится, подергивается и двигает локтями так же, как остальные. Это ничего, даже весело. Одно слово – ритм. И может быть, Егор со временем разберется, вникнет поглубже в музыкальное искусство. А пока главное – не выглядеть дураком среди знатоков.
