Утро здесь очень холодное, и я сжимаюсь, словно жалкий сурок, который вот-вот заляжет в спячку, потому что ему совсем не хочется выходить их своей жалкой норки. Я лежу так ещё с пол часа, прежде чем начинают звать на завтрак. Это обычный загородный санаторий, куда врачи спихивают надоедливых или безнадёжных больных, чтобы они на время отстали от них и просто отвлеклись. Здесь неуютно, обшарпанные стены, раз в пять лет проводят ремонт, на подоконниках в стандартных вазах с мутной водой всегда увядшие золотые шары. До сих пор не могу понять, почему они такие увядшие, будто вот-вот опадут и облезут, и от них ничего не останется. Наверное, такие специально срывают уборщицы, ведь зарплата у них небольшая, а от этих серых стен вообще тянет скукой.
Здесь всё казённое ещё с советских времён: кровати со скрипучими огрубевшими сетками, старые шкафы, которые почему-то до сих пор не развалились по частям, и непонятно, на чём они держатся, раковина, полотенце с наляпанным чуть ли не посередине инвентарным номером. Казёнщина вызывает некоторую напряжённость, скованность, быть может, только у меня, так как мой диагноз – маниакально-депрессивный психоз. Нет, это не сумасшедший дом, хотя и там я уже побывала, это обычный санаторий.
До сих пор не пойму, почему я согласилась жить здесь ровно месяц, ведь я не люблю людных мест, я панически боюсь людей и общества в целом. Мой врач утверждает, что корни моего состояния лежат где-то глубоко в детстве, потому что я всегда чувствовала себя нелюбимым ребёнком и пыталась забиться в угол. Многие жалеют время и бесценно прожитые годы, у меня же это бывает временами, когда я выхожу из депрессии. Тогда я начинаю оглядываться назад, и мне становится жутко. Вот почему я так люблю депрессию, в этом состоянии я абсолютно равнодушно отношусь к жизни и её призрачным достижениям.
Соседки по комнате уже встали, умылись струёй холодной воды, так как горячая бывает только по выходным, и, шурша казёнными продырявленными тапками, спустились в столовую, которая находится на первом этаже. Оттуда уже давно доносятся аппетитные ароматы, хотя в последнее время у меня всё чаще и чаще возникает желание сесть за хорошо сервированный стол и насладиться изысканными блюдами, какие могут вкусить разве что «новые русские», если они ещё сами себя не перебили. Когда я понимаю, что это лишь фантазии загнанного на самое дно жизни зверька, проходят положенные пол часа, и я начинаю вставать, стаскивать с себя казённую непонятно какого цвета ночную сорочку, одевать фланелевый халат такого же покроя и медленно плестись вниз по лестнице к притягательным запахам местной кухни.
Стены выкрашены неизменной голубой краской, как и во всех лечебно-профилактических учреждениях для обычного жителя маленького провинциального городка, каких по всей России множество, что и не пересчитать. Вот так начинается один из многочисленных дней, теперь я их фиксирую, делая отметки в карманном календарике, хотя желания возвращаться обратно домой не испытываю.
Четырёхместные столы расставлены в шахматном порядке, когда-то давно в старые добрые времена на каждом из них стояло по столовому прибору: соль, горчица и перец, а ещё два кусочка свежего хлеба, но теперь этого нет, говорят, что люди стали воровать столовые приборы из-за отсутствия собственных.
Я подхожу, как всегда к самому крайнему столику у окна ближе к моечной, куда обычно никто не заглядывает из-за шума посуды и котлов, просто мне хочется побыть одной даже ценой своих неудобств. Иногда ко мне подсаживаются, но почему-то быстро уходят, наверное, потому что у меня всегда унылое лицо.
Смотрю с удовольствием на подрумяненный жёлтоватый омлет, бездумно тыкаю в него вилкой, не зная с чего начать свою скромную трапезу, я очень люблю омлет и вообще вкусно поесть, хотя эта привычка в обществе считается постыдной. Быть может, так оно и есть, но когда ты не видишь радостей в жизни единственная радость – сладко поспать и вкусно поесть. В детстве мне постоянно говорили: «Хватит тебе есть! Пора бы уж остановиться». И вот это «хватит» всегда заставляло меня добавлять лишнюю порцию в тарелку вопреки недовольным взглядам. В санатории тоже можно попросить добавки, но, как правило, на завтрак дают постные каши почти без соли и без сахара с малюсеньким кусочком масла, плавающем в жидкой лужице.
Врачи считают, когда человек привязывается к удовольствиям, он труднее воспитывает свою волю и не в состоянии бороться с жизненными трудностями. Вот почему душевнобольным рекомендуют жёсткий режим и полное отсутствие мыслей. Твой вопрос: «А если не получается?» Ответ, сказанный вполне спокойно и без эмоций: «Заставь себя успокоиться». Подцепляю вилкой небольшой кусочек омлета и медленно несу его в рот, затем так же медленно разжёвываю и глотаю. Всё находится под моим контролем. Это я должна внушать себе непрерывно, как посоветовала Светлана Савельевна – мой лечащий доктор. Да, кстати, здесь можно пользоваться вилками в отличие от сумасшедшего дома, так я привыкла называть психоневрологический диспансер. Это радует, значит, ты уже почти можешь считать себя нормальным, раз общество решило дать тебе в руки такое опасное оружие. У меня немного повышается настроение, потому что омлет очень вкусен, возможно, поэтому я часто люблю засиживаться в столовых одна, когда тебя совершенно никто не беспокоит. И так до следующего чувства голода, жизнь проходит незаметно, и какая разница, нравится тебе она или нет, ты живёшь.
