«Пятница, 27 августа. Протяжный скрип ворот известил погружавшийся в полумрак сад о госте».
За нестройной шеренгой ржавых прутьев здание казалось запущенным, но внутри меня ждали аккуратно подстриженный газон и ухоженные деревья. Я помню, как застыл у входа, ёжась от холода, оглядываясь назад и не решаясь зайти. Где-то в глубине аллеи мелькнул ослепительно белый халат сестры милосердия.
Наступал вечер. Тени трещинами расползались по стенам больницы. Под ногами захрустел мелкий гравий. Дорожку с утра тщательно разгладили, и теперь ступать по ней было неловко. Я чувствовал, как шаги портят ровное покрытие и нарушают тот хрупкий баланс, на котором держится равновесие в таких заведениях. Символизм и суеверия приобретают особое значение, когда речь идёт о тяжёлых заболеваниях или смерти. Но лететь по воздуху я не мог, и оттого скрепя сердце направился к потускневшим от времени ступенькам клиники.
В прихожей царил беспорядок. Здание было старым, с высокими потолками, лепниной и потрескавшейся краской на стенах. От просторного холла тянулись щупальца коридоров, которые, в свою очередь, дробились на ещё более узкие ходы. На второй этаж вела лестница с резными перилами, а под ней в тёмной кладовке гудели катушки огромного альтернатора. В воздухе будто чувствовалось напряжение от его работы.
Я невольно повёл носом. Сырость и плесень вперемешку с запахом берёзы. Дерево послужило материалом для новых половиц, старые прогнили и были сложены тут же, у нетопленного камина.
Я позвал Эрла. Эхо потонуло в бесчисленных поворотах коридорной сети. Паутина над зеркалом в позолоченной оправе задрожала. За стеной послышались шаги. Они несколько раз сменили своё направление, прежде чем в холле появился мой товарищ.
– Ваар! – улыбнулся Эрл, раскрывая объятия. – Наконец-то заехал к нам. Пойдём, я покажу тебе всё.
Мы шли по лабиринту человеческих нор, пересекая узкие коридоры и кабинеты. Я не пытался запомнить дорогу, просто делал снимки комнат, через которые мы проходили. Мутно-жёлтые изображения гелиографа вполне сгодятся для печати, а везти с собой фотографа с пресс-камерой я не хотел. Я рассчитывал, что прекрасно проведу время за городом и даже смогу отдохнуть за работой.
– Старик совсем выжил из ума, – поделился Эрл. Он говорил медленно, чтобы я мог записывать в свой блокнот все, что посчитаю нужным. – Последние больные встретят свой конец куда раньше положенного им срока. Я предупредил о тебе на прошлой неделе. Думаю, он успел подготовиться.
Мы прошли через библиотеку в комнату отдыха. Товарищ кивнул мне на плюшевое кресло рядом с журнальным столиком. Помещение было мрачным. Я заметил, что в больнице не включали свет.
– Экономим топливо, – объяснил Эрл.
Под потолком бежали латунные трубы громкоговорителя. Каждое движение в соседнем кабинете отзывалось в них дрожью. Профессор то и дело покряхтывал, прочищая горло. Я видел его однажды, ещё студентом. Он приехал в город прочитать лекцию на стыке социологии и экологии, значения которой никто не понял. Должно быть, он выбирался отсюда очень редко, посвящая всё свое время науке.
Эрл пригласил меня. Сухой тщедушный старик с необычайной для своего возраста энергией поднялся из-за стола навстречу. Профессору было уже далеко за семьдесят, и увидеть его в таком расположении я никак не ожидал. Он легко пронесся через весь кабинет и протянул мне шершавую руку.
– Ваар Немер, – представился я, отвечая на рукопожатие. – Я хотел бы написать о вашей больнице, господин Гединк. И о ваших экспериментальных методах.
– О, это прекрасно, – профессор расплылся в улыбке. – Для меня большая честь познакомится с вами. Я давно хотел бы составить подробные описания исследований, что проводил последние десять лет вдали от научного сообщества и на отшибе цивилизации, но мне никак не хватает времени сесть за работу. Вот и сейчас, как видите…
Гединк развел руками. На столе лежали контейнеры пневмопочты.
– Сметы о расходах, медицинские альманахи, бог знает ещё какая ерунда, – он горестно указал на документ с гербовой печатью. – Квартальный отчёт в министерство, например.
Его пальцы, высушенные, словно вяленый угорь, скрутили бумагу и поместили в капсулу. Потом доклад отправился в трубопровод. Профессор дернул рычаг, и сжатый воздух подхватил контейнер, отправив документ на утверждение бюрократам.
В комнате было жарко – здесь располагался паровой котёл, питавший здание, и тёмные от копоти трубы из клёпанной стали уходили в пол. Гединк налил мне рома, даже не взглянув на сидящего рядом Эрла. Тот едва заметно поморщился. Мы чокнулись.
– Когда мы сможем начать?
– Сегодня, дорогой Немер, уже поздно для вопросов, – ответил Гединк. – Вы переночуете у нас, а завтра мы с вами обстоятельно поговорим. Я проведу для вас обзорную экскурсию.
– Мне бы хотелось поговорить с кем-нибудь из пациентов, – сказал я, но старик продолжал улыбаться, смотря мне в глаза, и я закончил мысль. – Это возможно?
– Я не думаю, а, впрочем, посмотрим, что можно сделать. Больные не самый интересный материал.
Двусмысленность концовки смутила меня. Я кивнул, прощаясь.
– Мерзкий старикашка, – без тени злобы сообщил мой друг, когда мы вышли в коридор.
– Ты устроишь мне встречу с кем-нибудь из персонала?
– Гединк приставит за тобой кого-нибудь, так что на особенные откровения не рассчитывай, – предупредил Эрл.
В прачечной мне выдали смену белья. Я собирался провести здесь не больше трёх дней. В городе давно ходили слухи об экспериментальных методах Гединка, но всерьёз делами старейшей клиники никто не интересовался. Людям нет дела до того, что происходит с безумцами за её стенами. Им достаточно, чтобы умалишённые не бродили по улицам, и с этим учреждение справлялось.
Больница стояла на холме, у подножья которого заканчивался город. Вокруг был лес и едва тронутая цивилизацией природа. Иногда фабричный смог с окраин ложился невесомой дымкой на пруд в саду, и это производило впечатление, будто на клинику опустился туман. Я знал, что в больнице содержится несколько преступников, но разобраться, в чём их вина, не успел. Я почти не готовился к поездке. Газета дала мне небольшой отпуск, и я собирался навестить Эрла, моего приятеля с университетских времён. Охота за эксклюзивным материалом не интересовала меня. Отчеркнув жирную линию под записью о первом знакомстве с Третьей клиникой, я потушил светильник.
***
Утро было неожиданно тёплым. Распахнутое настежь окно не избавляло от духоты. Я оделся и спустился позавтракать. Врачи, санитары и остальные обитатели больницы сидели отдельно, и иерархия этих каст определялась близостью столов группы к буфету. Такая сегрегация соблюдалась не только в столовой. Клиника вообще походила на живой организм. Я чувствовал, что это место становится полноправным героем моей колонки, не менее важным, чем сам профессор или его методы.
