Биологическая жизнь существует в движении. Форма этой жизни – движение. Оно в свою очередь существует в состоянии вечного запроса регулятора, исключающего механическую конкуренцию за время и пространство. Данным регулятором выступает игра. Игра разбивает движение вообще на отдельные формы, – законы биологической жизни, законы Игры.
Применительно к человеку следует отметить сферу действия, но это не так правдиво, как кажется на первый взгляд. Следует оговориться, что игра присутствует везде как заданная величина, более того именно она формирует все, но, формируя что- либо, не прекращает своего существования. Иными словами, игра – это формирующая субстанция, именно игра преображает материю в форму. Существует лишь только то, что имеет форму игры, а следовательно и то, что обозначено игрой, сформировано в поле значения игры. Игра – заданная величина, которая неизменно присутствует во всем. Именно игра формирует из движения действие, приписывая ему значение, из физики возможности – пространство, из протяженности сознания – время.
В этом мире говорить об устройстве весьма легко в зависимости от стиля повествования. Философия, всегда, например, учила нас, как должно быть, философия была рождена в эпоху великих преобразований и, скорее всего, в представлении людей того времени она и была инструкцией к действию, как еще можно управлять необратимостью – только заставляя ее желать формы, которой еще нет. Потом человек сильно измельчал, он уже перестал приписывать себе способность к преобразованию, – только к следованию, сохранению существующего в области действительного. Это прекрасно гармонировало с тем, что есть мир и как он должен быть для общества. При этом причинность здесь всего лишь количественного свойства, обычный переход количества в качество. Когда рождается удивление в отношении чувственного, когда человек, измеряя свою жизнь и измеряя жизнь того института, в котором существует, понимает свою ничтожность, при том, что все преобразовательные механизмы в нем ориентированы именно на чувственное опознавание, приходит конец духу одного перед бытом миллионов. Так, мы еще недооцениваем значимость Рима для формирования мира сегодняшнего. Империя при средней продолжительности жизни человека в 30- 40 лет, просуществовавшая более 7 веков и не в рамках преемственности и сохранения формы, а именно как активная моноформа, поглощающая все ей не свойственное, и существующее намного дольше ее самой. Культура, в которой игровое было доведено до предела, практически не имея понятия антипода серьезности, антипода не игрового… Такова была слава Рима.
Иногда оценить то, что называется преступлением можно только индивидуально. Представьте себе преступника, убивающего в самое себя все человеческое, все то, что удерживает его от преступления только ради того, чтобы достичь элемента продвижения к собственной цели; даже не самой цели. Что должен он чувствовать как человек? Здесь муки человеческого становятся настолько невыносимы, а голос совести настолько требователен, что остается только один проверенный способ уберечься – изжить в себе человека, сформировать нечто, что будет признано тобою неизбежно большим, чем просто человеческое. И если хватает сил структурного и изобразительного, это происходит вполне безболезненно и становишься сильнее, но, если все в тебе еще от человека – рискуешь повторить опыт Раскольникова- зеркала души Достоевского- станешь сам доказательством своего преступления. Одно при этом придется сделать в любом случае – выйти за «круг человека», убедиться в неизбежности влечения к преобразованию. Изменять и порицать, и делать это так, чтобы изменять…
Муки всегда есть, и мучение всегда есть неизбежность мыслительного и действительного, само по себе действительное складывается, как последствие осознанных действий и от того, как и в каком объеме они осознаны, и каким образом, зависит то, насколько существует признаваемая действительность- основа мотива дальнейшего действия.
Есть области, в которых нет доступных тебе врагов только потому, что ты недоступен для них, но в мире людей так же необходимо действовать с целью обнаружения собственно власти в области результатов мысли. Что же должно быть в этом отношении для нас и после нас? Мы уже не то, как нас знают и потому не ценим мы все то, что можно было бы назвать достоинством, само слово претит нам в мысли своей. Спокойствие – лишь форма реакции общественного преступника на возможность своего близкого разоблачения. В особенности четко это понимаешь, когда уголовное право той или иной страны строит оценку преступления на основе понимания общественной опасности – мы становимся самыми опасными для них, но так как не ущемляем истинного критерия общественного – частного интереса, являемся в то же время и самыми неуязвимыми. Это необходимо понимать раньше, чем садиться в тюрьму.
Ужас сковывает все наше состояние в момент познания глубины самое себя, в момент осознания противоречия самое себя в зеркале повседневного.
В сегодняшних условия уже не приходится говорить об унифицированной форме усечения противоречий бытия в возможности (БВВ) в обществе на основе единственно должных представлений о честности, морали или нравственности. Сегодня мир представлен достаточно дифференцированным полем весьма различных форм игр, в каждой из которых существует своя система снятия противоречий для реализации надлежащего бытия в возможности. И, если раньше (500- 600) лет назад, разница компенсировалась с помощью достаточно общих необходимых коллективных потребностей, то сегодня сфера реализации общественного БВВ (ОБВВ) все более индивидуализируется. Стадное ОБВВ уже не нуждается в стадном субъекте реализации- мозги отдельно взятого человека уже не мыслимы вне общественных канонов и поэтому можно быть сегодня абсолютно одиноким, революционным, анархичным и все равно обслуживать определенное общественное бытие в возможности.
Такие понятия как добро и зло достаточно персонифицированы и подогнаны сегодня, чтобы можно было пользоваться ими как определенными общими внеличностными мотивами поведения. Сейчас для нравственной оценки необходимо знание конкретно каждого случая, вернее, той общности случаев, которая и образует исследуемую сферу. Формальная причина все более определяет материальную.
