Агата Рат - Откровение. Любовь на руинах

Обратный путь домой был не таким весёлым, как в Берлин. Со мной в купе ехала связистка - Магда Гаусберг. Это была её третья поездка на фронт, но первая на восточный. Наслушавшись рассказов о диком народе советского союза и отчаянных кровопролитных боях, она пребывала в подавленном состоянии. Узнав, что я с начала войны на востоке, всё расспрашивала меня правдивы ли эти сказки о страшных звероподобных партизанах, фанатичных солдатах, взрывающих самих себя, и диком местном населении. Как вы думаете, что я ей ответила? Конечно, подтвердила её страхи.

- Да, Магда, всё так, — устало ответила я и отвернулась к окну.

Бедняжка побледнела.

- А меня ещё в диверсионную школу под Минском отправили, буду этих зверей учить, как рацией пользоваться, - вздохнула она, копаясь в сумочке.

Вот это мне стало интересно.

- А где именно школа? – задала я вопрос и тут же пояснила, чтобы она не насторожилась моим чрезмерным интересом. – Я слышала, что под Минском в лесах очень опасно. Там самые жестокие отряды партизан.

Магда трясущимися руками достала пачку сигарет, и пыталась закурить. Всё не получалось. Мне надоело это. Я вытянула из её пальцев зажигалку и помогла подкурить сигарету.

Глубоко втянувшись немка, выпуская дым в сторону от меня, сказала:

- Точно не знаю. Меня встретят в Минске.

Я улыбнулась, а в душе испытала разочарование. Хотела Наташе подкинуть месторасположение диверсионной школы, но, видно, не судьба. Ни Магда не знала, куда она едет, ни Наташу я больше не увидела.

Связистка до самого Минска бегала курить в тамбур, и была плохой собеседницей. Больше молчуньей. Если ей не задашь вопрос, она сама разговор не начнёт. Да и всё нервничала, часто повторяя:

- Ну, зачем я сюда еду?

Её глаза не отрывались от мелькающих пейзажей Беларуси, когда Магда задумчиво смотрела в окно поезда.

Немка гадала, что ждёт её в стране врага, а я пыталась не вспоминать врага, которого полюбила. Лишь по ночам при тусклом свете я перечитывала записку Отто, испытывая опустошённость. Обычно в отпуск едут набраться сил и отдохнуть, а я вот отдала всю себя без остатка штандартенфюреру Клинге. Моё сердце словно сжалось в маленький комок в груди и больше не хотело биться, замирая от каждого воспоминания о счастливых днях в замке барона. Может, я бы плакала по ночам от тоски и душевной боли, но присутствие постороннего человека сдерживало. Тяжело вздыхая, я засыпала под монотонный стук колёс вагона и под них же просыпалась, но с мыслями об Отто.

Может, и лучше, что моей попутчицей была немногословная Магда. Я смогла обдумать всё хорошенько.

Знаете, я стала лучше понимать мужчин. Их стремление сходить налево, но обязательно вернуться домой. Ведь я поступала именно так с Рихардом. Испив воды из быстротекущей реки, я бежала к привычному колодцу, где вода хоть и студёная, но чистая. Так и мужчины. Им не хватает страсти, но пересытившись ей, они возвращаются к нежным любимым жёнам. К тем женщинам, что создали вокруг их уют. Я возвращалась к нежному Рихарду, после безумно страстного Отто.

Господи, как же меня угнетала эта мысль! Я не чувствовала вина за измену моему рыцарю. Я хотела вновь утонуть в жарких объятьях его друга. Но я понимала, что моё бегство что-то надломило в нас с Отто. И, может быть, нам никогда не будет позволено исправить наши ошибки гордости. Мне придётся смириться и остаться с Рихардом. Он, по крайней мере, любит меня.

Жаль, что наши чувства не так взаимны, как до Берлинского отпуска. Я, как и мужчины, сходившие налево, выбирала не сердцем, а умом. С Рихардом постоянство и хоть какая-то стабильность в отношениях, чего нет с Отто.

В Минске я простилась с Магдой, пожелав ей удачи. Она неуверенно кивнула в ответ, выходя из купе. Её действительно встречали на вокзале. Высокий офицер из СС представился радистке и, взяв её чемодан, пригласил рукой следовать за ним. Больше молчунью Магду я не встречала. Как и офицеры из поезда на Берлин, она стала мимо проходящей в моей жизни.

Перед самым Витебском поезд резко затормозил. Я хоть не слетела на пол, но дёрнулась так, что дыхание спёрло в груди от толчка. В первые минуты я испугалась, что партизаны пустили под откос наш поезд. Немного отойдя от лёгкого шока, вышла из купе. Все бегали, но паники особой не было.

- Что происходит? – спросила я у проводника.

- Партизаны взорвали рельсы. Эшелон, идущий впереди нас, пострадал, — быстро пояснив, проводник побежал дальше по коридору.

Пассажиры, преимущественно военные, устремились на помощь пострадавшим. Я тоже вышла из вагона следом за ними.

Партизаны искусно подложили бомбу на рельсы и привели её в действие, только когда тягач и три вагона прошли вперёд. Динамита хватило, чтобы разворотило два вагона и ещё несколько сошли с рельсов. Пострадавших было много. Этот поезд вёз на восточный фронт свежую людскую силу и оружие. Не довёз. И в ближайшее время по этим раскуроченным рельсам не пройдёт ни один поезд в сторону Витебска.

Раненным помогали на месте. Оставшихся в живых пересаживали на наш поезд. Хоть с Витебском связались, но быстро устранить последствия взрыва не удастся. Масштабы были колоссальными. В эпицентре взрыва даже образовалась глубокая воронка, словно бомба угодила прямо в рельсы, а не взорвались несколько динамитных шашек.

Почему я решила, что это динамит, а не ещё что-то взрывное? В нашем поезде ехал подрывник. Я запомнила его, когда ходили с Магдой в вагон ресторан. Он подсел к нам и хвастался, сколько заминировал домов в Вязьме, когда армия Вермахта отступала.

Так вот, расхаживая возле места взрыва, немец подробно описывал вышестоящему офицеру, что за взрывное устройство использовали партизаны. Из их разговора до меня долетели «динамит», «самодельное» и «очень мощное». Я прошла мимо, не задерживаясь, чтобы не привлекать лишнего внимания к своей скромной персоне.

Бесцельно бродя между бегающими солдатами, стонущими ранеными, изученными трупами и копоти, я поблагодарила судьбу за то, что наш поезд шёл с опозданием на целый час. Всего шестьдесят минут отделяли нас от катастрофы. И мой вагон был бы так же охвачен огнём, как и третий вагон подорванного поезда.

Впервые я задумалась: не судьба умереть на войне или я такая везучая? Вот о чём я думала, рассматривая последствия работы моих соотечественников. Не о расставании с Отто и возвращении к Рихарду, а собственной жизни. Я всё-таки самовлюблённая эгоистка, для которой имеет значение только собственная жизнь. По крайней мере, к концу войны я стала так думать. А, может, я просто привыкла к смертям, что моё восприятие реальности исказилось? Я больше не видела мир в ярких красках. Он стал серым, а происходящее в нём, как кинолента на широком экране. И я смотрела грустное кино о человеческой жестокости уже ничему не удивляясь. Когда-то я верила, что война меня не изменит. Я была неправа. Война меняет всех. Может, даже самых сильных ещё больше, чем слабых. Ведь сильным предстояло выжить в этом месиве из человеческих тел и принципах о гранях справедливости на этой войне.