Лукерья, стройная, еще молодая козачка управлялась у печи. Утром ее муж, сотник Тихон Лобода, зарубил курицу, и вот уже душистый бульон поспевал на печи. В окно заглядывало приветливое майское солнце, освещая уголок, где хранилась кухонная утварь: глиняные кувшины, миски, горшочки, чугунный казанок, деревянный половник и проволочное сито для просеивания муки. Рядом, слева на стене, висел мисник[1] для праздничной посуды. В хате у Лукерьи всегда было чисто, стены выбелены и разрисованы цветной глиной, утыканы цветами и ароматными травами. В углу над образами и на окнах висели вышитые рушники. А в окна заглядывали красные маки и вместе c ними фиолетовые и желтые касатики – петушки.
– Маричка, принеси воды, – позвала Лукерья дочь, – поторопись, мне надо тесто на галушки замешивать, бульон почти готов.
– Зараз[2], мама! – ответила Маричка и, оставив тяпку в огороде, пошла мыть ноги, чтобы обуть свои любимые красные черевички.
– Ой, еще ноги моет, – сказала мать, – не можешь к кринице сбегать, не обуваясь?
– Мама, а вдруг там козаки, а я босая, – смутилась Маричка.
– Куда там, козаки, рано тебе еще о козаках думать.
– А вам же тоже было шестнадцать, когда вы с отцом полюбили друг друга.
– Вспомнила, то когда было! Твой отец мне проходу не давал! Первый красавец был, высокий, ловкий. А теперь, хоть и невысокий, – засмеялась Лукерья, – но крепкий, что дуб. Давай, беги, беги, да не болтай там с козаками, неси воду скорей.
Маричка поправила гребнем непослушные волосы, повязала желтую ленту, вставила под нее около левого уха нежную белую дубравную ветреницу и пошла, взяв коромысло и ведра. Она не шла по улице, казалось, плыла, как лебедушка. Стройная, как березка, в белой вышитой блузке, красной тонкого сукна юбке. А на шее – до десяти ниток разных бус, а еще крестик на суровой нитке и образок Богородицы.
– Здорова была, баба Ганя, – поздоровалась Маричка со старой соседкой, – и вам воды принести?
– Спасибо тебе, Маричка, мне Тарас принес. Ты мне лучше помоги курицу загнать, перелетела через забор окаянная.
В палисаднике топталась черная пеструшка и клевала дождевого червя. Маричка поставила ведра, выломала хворостину и загнала курицу во двор.
– Вот спасибо тебе, Маричка, – поблагодарила соседка, – компотом тебя угостить?
– Нет, спасибо, баба Ганя, мне по воду торопиться надо, мама дожидается.
Маричка поспешила к колодцу. Невдалеке от колодца под высоким вязом стояли молодые козаки, а рядом с ними на пеньке сидел старый дед Яким Чумак, придерживая свою потертую трость. Данило Горыцвит, козак неполных девятнадцати лет, ловко махал двумя саблями.
– Казак молодой, а сноровка старая. Молодец! Первый козак сдал экзамен, второй, готовсь, – командовал дед.
Данило передал саблю Трохима Лисицы своему другу и ровеснику Пахому Гордиенко.
– Лях ошуюю, – кричал дед, – куда развернулси! Я говорил слева, а ты одесную поворачиваешься. Все, уже лежишь, как раненый бирюк[3]. Передавай сабли следующему.
– Дед, ты можешь просто выражаться? – рассердился Пахом. – Ошуюю, ошуюю.
– Ты на рожон не лезь, молодой ишо. Ты учись у старой гвардии, – говорил дед, набивая люльку табаком.
Пахом передал сабли Трохиму Лисице, девятнадцати лет, и тот ловко начал обмахиваться ими.
– Нет, не годится! – закричал дед Яким. – Что ты, как девка на выданье лозой от мух косно[4] отбиваешься. Надо темп блюсти. Пой со мной. Бейся, бейся, за свободу бейся, а ты песня вольная, будто речка лейся. И быстрее.
– Бейся, бейся, за свободу бейся, а ты песня вольная, будто речка лейся, – подхватили козаки.
Трохим ловко махал саблями в такт песне.
– О, совсем другой кисель, – сказал дед. – Пахомка, бери сабли, вторая попытка, ты уж потщися[5], не подведи, козак.
Тут козаки увидели идущую с коромыслом Маричку.
– Ты что, Данила, пятнами изошел весь? Смотри, длани[6] вспотеют, саблю выронишь, – упредил дед. – Да, не девка – огонь, ладная, рукастая, лепшая[7] на хуторе, вся в мать, такая же травница. И бабка их была травница. Ой, как я за ней, как ужъ[8] увивался. Жаль, Ульяна молодой погибла от руки османца.
– Данило, дружище, ты что обомлел? Ляхов в бою не боялся, а девки испужался? – шепнул Пахом.
– Маричка, здорова была! – крикнул Трохим, поправляя золотые пряди волос. – Куда путь держишь?
– Здоровеньки были козаки, – улыбалась Маричка, – доброго здоровья, дед Яким.
– И тебе не хворать. Ты бы мне, Маричка, какую растирочку дала для костей, – попросил дед Яким.
– Приходите, дедушка, сегодня на суп с галушками, мать варит, я вам и растирочку дам, – приглашала Маричка.
– Ой, спасибо, тебе, молодица, уважила деда, приду, обязательно приду.
– Как там Остап Шмат себя чувствует? – спросил Пахом.
– Выдюжить, рана неглубокая, вылечим, – улыбнулась Маричка, – дайте время.
– А Кондрат Трымбач как? – вспомнил Пахом своего наставника и побратима.
– У Кондрата хуже дела, нога до кости разрублена. Говорю ему полежать, а он в бой рвется, говорит, как там хлопцы без меня обойдутся? – сожалела Маричка.
– Да, Кондратка такой, боевой хлопец, зане[9] норовистый, что скакун, – подметил дед.
Маричка взглянула на Данилу и, поймав на себе его сосредоточенный взгляд, улыбнулась.
– Маричка, а позволишь тебе ведра да дома отнéсти? – спросил Пахом. – А то мы тебе быстро провожатого найдем, – засмеялись козаки.
– Спасибо, пусть вас тут дедушка трошки[10] поучит уму-разуму, а я сама донесу как-нибудь.
Набрав в колодце воды, Маричка ушла. Дойдя до плетня, она обернулась, услышав, как запели козаки: «Славно билися с врагом козаки в походе, идет слава по земле и молва в народе». Данило Горыцвит, взяв саблю у друга, ловко рубал двумя саблями. Маричка улыбнулась и пошла по тропинке, тихонько напевая: «Бейся, бейся, за свободу бейся, а ты песня вольная, будто речка лейся».
Данило вернул саблю Пахому.
– Данило, не переживай ты так, – сказал Пахом, беря саблю.
– Да, такую девку еще заслужить надоть, – заметил дед. – Козачка, вся в батька[11]. Тихон Лобода лихой козак!
– Ага, Маричка прошлым летом с братом Пашкой наперегонки скакала, чуть коней не загнали, а она ему не уступила, – восхищенно рассказывал Трохим Лисица.
– Такой девке настоящий козак нужен, сокол сизокрылый, – посмотрел в небо дед Яким.
– Ради Марички я есаулом стану! – в запале сказал Данило.
– О, есаулом он станет! Да чтоб есаулом стать надо попотеть хорошо, сколько верст проскакать, сколько ночей недоспать, сколько пороху понюхать, сколько врагов порубать! А вы что? Только научились шашкой рассекать, уже – есаулом станет, – махнул рукой дед Яким.
– Не кажи дед, мы уже прошли испытание, – заметил Трохим, махнув саблей. – Моя бабушка говорит: иди в гору и будешь на высоте.
