В тускло освещенной комнате со стальной переборочной дверью быстро закрутился маховик запорного механизма и в помещение вошел человек в потёртом светло-сером комбинезоне. Пройдя через всю комнату, он рухнул в большую неприбранную постель, представляющую собой каменный уступ, расположенный в дальнем углу, застланный черным матрацем, поверх которого в беспорядке лежали одеяла и подушки. С час поворочавшись в попытках уснуть, он лег на спину и уставился в высокий потолок. Прошло ещё минут десять. В какой-то момент в паре метров от каменной кровати у стены вырос стол, будто кто-то снизу выдавил его из пола. Следом на столе выросла стопка плотных бледно-серых листов бумаги, а из стены над столом выросла рука, держащая перьевую ручку. Рука, торчащая из стены по плечевой сустав включительно, создавала впечатление, будто там застрял человек. Нижний лист бумаги скользнул на край стола у стены, рука, опустив перо пишущей ручки на лист, застыла. Потом вроде как начала выводить какое-то слово, но, не закончив, исчиркала лист и снова замерла. Человек в кровати закрыл глаза ладонями. Испорченный лист исчез, впитавшись в стол, а на его место из стопки скользнул другой. Комната на несколько мгновений наполнилась оглушительной тишиной и статичностью ветхой чёрно-белой фотографии. Вдруг рука крупными буквами принялась что-то писать – быстро, нервно, изредка замирая:
«Мне почти каждую ночь снится один и тот же сон:
Она. Но с каждым годом я всё реже вижу её лицо, а если вижу, то размыто, и черт его уже не разбираю. Но ноги, вернее одну – левую, я вижу всегда четко. Её прекрасные длинные худощавые ноги с серовато-бледной тонкой, слегка сухой кожей. Я вижу и ощущаю под рукой родинки, – маленькие едва заметные точки, рисующие причудливую ломаную линию по наружной стороне бедра, как будто карту созвездия, где затерялась планета, на которой всё ещё существует рай.
Просыпаясь, стараюсь понять, не сошел ли я с ума, но как только меня снова накрывает это невыносимо болезненное и, в тоже время, непреодолимо влекущее чувство, осознаю, что ещё нет. Так что я решил, что уместно и своевременно начать вести дневник, или просто писать. Нужно поделиться своими мыслями с бумагой и воображаемым читателем, пока не стало поздно. Надеюсь, это меня хоть немного отвлечёт от гнёта циклически возникающих образов в моей голове. К тому же мне есть что написать. Вот только с читателями проблема, но со временем, возможно, мы это преодолеем, а времени у меня предостаточно. У меня времени предостаточно? У кого у меня? Кто я? Так, стоп!»
Рука зависла над знаком восклицания. Человек в потёртом светло-сером костюме громко выдохнул, и рука продолжила писать с нового абзаца:
«Я думаю, что я всё ещё человек, только в моих жилах течет не красная кровь, а голубое желе. Сердце моё бьётся в широком диапазоне: то совсем редко, едва колышется, как сейчас, то молотит тысячи ударов в минуту, когда того требуют обстоятельства. Тело моё тоже может меняться, в частности, плотность его регулируется моим разумом, дышит кожей, всем дышит, а может и не дышать и переходить на анаэробный режим функционирования. Аура моя просто огромна, по сравнению с вашей, и более плотная, я свечусь ярче. «Свечусь»! Аура! Какой вздор! Вы её вообще не видите, ни мою, ни тем более свою, вы вообще мало что видите. Нет, не то, это не то, что вам нужно, важно, что интересно.
С чего начать? Столько хочется сказать, но с чего начать?
Начну с того, что я просто ненавижу святош и всякого рода праведников, и я не имею в виду лицемеров, произносящих слащавые речи на публике, к ним я отношусь ровно, ну то есть относился. Сейчас не знаю, уже давно не встречал. Я вообще давно никого не встречал. Нет, люди есть, я точно знаю, но мало, и желательно к ним не приближаться без особой надобности. Они все сплошь чипированные, только приблизишься, и их сразу глушат, в смысле, убивают – жалко. Все в довольно крупных городах, которых под сотню раскидано по планете. В эти города крайне сложно попасть, как минимум, мне не удавалось. Остальная территория безлюдна.
Так что-то я не о том. Так вот. Я говорю о тех, кто абсолютно уверен в существовании самой возможности воплощения в реальность таких понятий как справедливость и свобода, вот их я люто ненавижу! Эти юродивые (когда-то и я был таким) самые страшные люди для человечества. Именно по их вине общество постоянно оказывалось на краю гибели. Так произошло и на этот раз.
Сразу хочу предупредить читателя, что всё нижеизложенное не толерантно, потому как для меня нет понятия более искусственного и противного. Здесь всё описано как было, есть на самом деле, и будет так до скончания веков, – за это я вам ручаюсь.
Начну с главного, – со свободы. Её у вас, у людей, быть не может в принципе. Потому что вы субстрат, – среда обитания для других более конкурентоспособных организмов. И я говорю не о каком-то мистическом или фантастическом бреде, которым вас насмешливо припугивают, а вы предсказуемо реагируете по типу: «Быть не может, но свет на всякий случай не выключай». Я говорю о таких же людях, как и вы, ну почти таких же, вернее будет сказать, вы почти такие же, как они. О тех, которые чуть больше чем люди, я сам о них знаю мало, хоть сам, наверно, такой же, как они. Но речь о вас.
Мне сложно для вас писать. Сложнее, чем вам общаться с малыми детьми. Очень трудно подбирать слова, которыми я бы смог выразить свои мысли и при этом был бы понят потенциальным читателем. Да и мысли путаются. У меня что-то вроде бессонницы, потому мысли путаются, но то, что я пишу крайне важно, потому не сочтите за труд и следите за мыслью, даже если она прерывиста. А когда её потеряете, начните заново, найдите ту, которую потеряли и, возможно, у вас получится найти ещё одну, другую, ту, что глубже. Они обе простые, потому, если вы их найдёте, то дальше читать будет проще и интереснее – вы будете понимать, что здесь написано. Так я о свободе.
Рабство в вашей крови, оно заложено генетически, избавиться вам от него не удастся, даже не пытайтесь, будет только хуже. Вавилонскую башню уже разрушили, ещё раз взбунтуетесь – разберут фундамент. Если проще и на пальцах, то приведу самый простой пример: если человека вырастить в любви и ласке, но без языкового общения, то вы получите Маугли, – жутко, не правда ли? Ребёнок может оказаться в жутких условиях, но в языковой среде (с ним будут постоянно разговаривать, пусть матом и отморозки) – и он будет иметь возможность развития: выучить другой язык, освоить науки и т.п., но если его лишить языкового общения, не отформатировать жесткий диск вовремя, – то всё. Заметьте, я говорю не о традициях или культуре, где прослеживается очевидная и поверхностная параллель между блондином янычаром в среде брюнетов турок и уткой одного вида, выросшей среди уток другого вида.
