Две последние капли упали на распухший язык и исчезли, словно их и не было. Генри ещё несколько раз тряхнул флягой над раскрытым ртом и со вздохом резко закрутил крышку. Засунув пустую флягу в седельную сумку, он вытер рукавом катящийся по лбу пот, оставив на обветренной коже серые разводы. Устало опёрся на плечо щиплющего у путей сухие травы коня и, сощурившись, присмотрелся: раскалённая, красная под клонящимся к западу солнцем земля плавилась, сколько хватало глаз. Горизонт размывался, поднимался и опадал жаркими волнами. Но главное – он был совершенно пуст: ни города, ни оазиса – ничего. Обычно вся местность от Стронвина до Нокса была усеяна мелкими оазисами, небольшими озерками, а через реку, разделявшую оба города, нужна была переправа. Теперь же все местные водоёмы словно ушли под землю, оставив лишь высохшие русла, сплошь покрытые трещинами и песком. Даже трава, росшая по краям источников, превратилась из мягких, спадавших пышной бахромой кустов в небольшие, жёсткие, острые на вид бурые пучки.
По расчётам, до ближайшего поселения оставалась примерно пара часов езды. Закат прокрадывался на выжженные земли подобно степной кошке, но потом, спугнутый дробинками звёзд, быстро юркал за горизонт. Поезда не предвиделось, а рыскать по пустыне ночью было слишком опасно.
Бросив взгляд на уже скатившееся с зенита солнце, Генри, собрав последние силы, влез на коня. Хлопнув его по крупу, поскакал вперёд, моля всех святых, чтобы последний солнечный луч потух уже после того, как он оставит за спиной въезд в город.
Когда с востока начала наползать чернильная тень, на горизонте действительно показались алые на закате очертания домов. Они становились всё ближе, и вскоре окрашенный багряным забор с распахнутыми настежь воротами остался позади. Всадник едва не свалился со взмыленного коня: последние два часа в пышущей жаром пустыне обоим дались нелегко. Тяжело спрыгнув и чуть не подвернув ногу, он взял коня под уздцы и медленно повёл по широкой улице, растекавшейся между небольшими двухэтажными домами на более узкие проулки.
Увидев вывеску "Салун", Генри, перекрестившись, оставил лошадь у пустой коновязи. Даже не верилось, что сейчас он наконец-то сможет напиться воды и отдохнуть. Его недельная поездка по поселениям слишком затянулась, всё из-за этой ужасной засухи, насланной Господом на эти грешные земли. Не зря их всё-таки назвали Дикими. Покачав головой в такт собственным мыслям, он поднялся по гулким деревянным ступеням на крыльцо и неожиданно для себя остановился, прислушавшись.
Из полумрака салуна не доносилось ни звука. Не грохотал раскатистый смех, не хлопали двери, не звенели стаканы, не спорили изрядно напившиеся посетители и не был слышен бас хозяина таверны, обещавший открутить голову любому, кто решит затеять драку в его заведении. От тишины, царившей внутри, свело зубы; под рубашку, вместе с холодными пальцами подступающей ночи, проник липкий страх. Отерев лоб рукавом, Генри огляделся. Только сейчас он заметил, что нигде не горели фонари, улица в опустившихся сумерках пуста и недвижима, все окна темны, а несколько дверей в домах через дорогу зияли темными провалами.
Рукоять револьвера привычно и мягко легла в ладонь. Двери салуна бесшумно отворились, пропустив последние солнечные блики. Внутри всё было вполне обычно: силуэты барной стойки, круглых столов и стульев, хаотично расставленных по залу. И нигде ни души.
Под ногами тихо потрескивали щепки и осколки стекла, но лишь они и осторожное дыхание Генри наполняли комнату звуками. Внезапно зазвенела задетая сапогом бутылка. На звон никто не откликнулся, и Генри продолжил красться дальше. Барная стойка оказалась пуста, на полках стояли только порожние бутылки. Обыскав ящики стоявшего тут же комода, в нижнем он нашёл несколько свечей и маленький подсвечник, видимо, забытый хозяином. Уже неплохо. Разогнать сгущавшуюся тьму удалось не сразу. Свеча, едва загоревшись, тут же погасла. С пятой попытки пламя на фитиле всё же разгорелось и плавно вытянулось вверх, осветив холл тусклым светом с колышущимися тенями.
Взяв подсвечник с горящей свечой в левую руку и револьвер в правую, повернул к лестнице, чтобы проверить комнаты на втором этаже. Ступеньки тихо поскрипывали, пламя свечи испуганно трепетало на фитиле, делая окружающий мрак ещё таинственнее. На втором этаже оказалось пять закрытых дверей. Прислушавшись, путник осторожно потянул за ручку первую. Она открылась медленно и бесшумно. Внезапно в лицо Генри бросилось что-то огромное, серое, с горящими глазами. Он едва успел прикрыть голову рукой, защищаясь от острых когтей, прошивших плотную куртку, рубашку и кожу. Свеча выпала и потухла, оставив борющихся в полной темноте. Шляпа слетела, волосы упали на глаза, мешая разглядеть нападавшего, в ушах засвистело и заклокотало. Попятившись и с трудом высвободив руку, Генри выстрелил в противника, но тот, заухав, взмахнул крыльями и, в последний раз мазнув по макушке путника кончиками перьев, улетел. Растрёпанный и раненый мужчина грязно выругался вслед филину, потом, с чувством попросив прощения у господа за бранные слова, всё же заглянул в комнату.
В открывшемся небольшом и довольно тёмном помещении царил настоящий хаос: мебель отставлена от стен, покосившиеся дверцы шкафа – нараспашку, голый остов кровати – по диагонали комнаты, изголовьем к углу, ящики прикроватного комода выдвинуты. Слабый свет восходящей луны, просачивавшийся с улицы через распахнутое окно, придавал обстановке печальный и брошенный вид. Похожая картина была и в других комнатах.
Спустившись вниз, Генри вышел на улицу и ещё раз огляделся по сторонам в поисках хоть одной живой души. Но вокруг было безлюдно, как в окружавшей город пустыне. Ведомый любопытством, он направился в ближайший дом. Внутри оказалось так же пусто: осталось только несколько крупных шкафов и кровать. Видимо, они были слишком тяжёлыми, чтобы забрать их с собой. Обойдя ещё несколько домов и увидев приблизительно то же самое, Генри остановился посреди дороги, залитой бледным светом луны, и в замешательстве поскрёб затылок. Когда-то давно ему довелось бывать в опустевших селениях, но тогда люди хватали вещи в спешке, забирая лишь самое необходимое. В тазах засыхала грязная посуда, на столах остывал недопитый чай, у натянутых на улице верёвок лежали кучи не развешенного, сопревшего на жаре белья. Договора с медными тогда ещё не существовало, и людям оставалось только терпеть набеги и грабежи, а потом возвращаться, восстанавливать утраченное и жить дальше. А вот из-за чего целый город сейчас, в мирное время, мог тщательно упаковать все вещи и уехать – оказалось загадкой. Причём от этой загадки по спине не переставали бегать неприятные мурашки: каждый шорох, издаваемый собственной одеждой, казался лишним, и даже привычное бряцанье шпор прокатывалось по позвоночнику холодком.
