В академической среде принято в предисловии к книгам благодарить тех, без кого текст не был бы написан. Вот и я хочу рассказать историю возникновения «Парсуны» через людей, которые ее придумали.
Три года назад руководитель телеканала «СПАС» Борис Корчевников предложил мне вести авторскую программу. Предполагалось, что я как председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ буду давать комментарии и отвечать на вопросы. Но один из моих друзей, Игорь Мещан, предложил сделать программу, в которой я буду, скорее, задавать вопросы, а не выступать в роли основного спикера. «Ты же журналист», – сказал он.
Идея начала оформляться.
Это должна была быть именно беседа, где за мной бы оставалось право высказывать собственную точку зрения. При этом с помощью беседы создавался бы портрет гостя, ведущего… Времени, наконец.
Название пришло во время разговора с Ильей Кузьменковым, главным редактором радио «Вера». Я рассказал о замысле программы, посетовал, что нет названия. И Илья вдруг говорит: «Парсуна!» Сейчас интервью – модный жанр, и вопросы задаются чаще всего хоть и «хайповые», но скользящие по поверхности. Придуманное моим другом название программы задавало совсем другой вектор: разговор о вечном. Не о человеческом быте и не по общественно-политической повестке и даже не о личном, как говорят. Это разговор с душой, как точно выразился Илья, уже побывав гостем программы. Подчеркну, что герой программы – совсем не обязательно образец для подражания (ведь и парсуна – не икона). И я часто во многом с гостями не согласен. Но парсуна в том, что вопросы – только самые главные, предельные.
Структуру придумал другой мой коллега, ведущий телеканала «СПАС» Константин Мацан: он предложил разделить интервью на пять частей, по окончанию молитвы Оптинских старцев: «Научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить».
Еще один мой добрый друг, прекрасный журналист Марина Ахмедова, придумала окончание: в финале она предложила просить гостя поставить знак препинания в предложении, а предложение составить так, чтобы от места постановки точки или запятой его смысл мог измениться на противоположный – по образцу известного всем «казнить нельзя помиловать».
Когда были определены структура и название, придуман финал – пазл сложился. А на первые съемки приехала замечательный режиссер Алла Плоткина, которая помогла «выстроить кадр»… В общем, все интересное придумали и сделали мои дорогие друзья, которым я безмерно благодарен. Мне оставалось только войти в студию и начать разговор.
У меня несколько принципов отбора собеседников. Во-первых, хотелось бы, чтобы гость был знаком с Евангелием. Более того, чтобы он мог размышлять на евангельские темы. Этот критерий – самый сложный. И самый важный. Много лет назад мне врезалась в память фраза историка, позже гостя «Парсуны» Николая Николаевича Лисового: «Как человек, долгие годы размышляющий над Евангелием…» Для меня именно эта способность осмысленного проживания евангельских событий, рефлексии над ними очень важна.
Еще один критерий – известность человека. Конечно, я могу совсем отбросить его, но тогда у «Парсуны» останется только один зритель – моя мама. Я убежден, что интересную беседу можно записать с любым гостем, но у телевидения есть свои «правила игры», поэтому медийность героя важна. Хотя подчеркну, что этот критерий не является ни главным, ни определяющим. Это видно из списка гостей, в котором есть и врачи, и учителя, и ученые, а далеко не только артисты и режиссеры.
Последний, но не менее значимый критерий – мой личный интерес. В основном мои гости – люди верующие и церковные, но был и такой герой, который называл себя агностиком (Гарик Сукачев). Мне было бы интересно записать программу с убежденным атеистом: узнать, во что он верит, на что надеется, почему способен терпеть, как прощает и как, наконец, любит. Я понимаю сложности, с которыми в этих вопросах сталкиваются христиане, а вот поговорить о них с серьезным атеистом, человеком, на мой взгляд, трагического мировоззрения, мне бы очень хотелось.
Зрители порой спрашивают в соцсетях, когда они увидят программу, где будет писаться моя собственная «парсуна». Но ведь каждая программа – это и так как минимум две «парсуны»: гостя и ведущего. Гость раскрывается через ответы, но и я через свои вопросы показываю, что важно и интересно мне. У меня есть любимые темы, любимые вопросы, поэтому, мне кажется, моя «парсуна» уже вполне нарисована.
При этом программа идет уже более трех лет, и за это время я довольно сильно изменился – в том числе и под влиянием «Парсуны». Минимум дважды в месяц я пишу по две-три программы и, готовясь к ним, каждый раз сам прохожу по этим пяти «ступеням»: думаю о надежде, вере, терпении, прощении и любви. Говорят, подолгу варясь в одних и тех же темах, рискуешь привыкнуть к ним. Надеюсь, что у меня в силу постоянной, вынужденной даже рефлексии произошло не привыкание, а, наоборот, более глубокое погружение в эти темы.
Наверное, в наибольшей степени за время существования программы я изменил свое отношение к прощению. Я (как полагаю, и многие другие люди) считал, что самое глубокое, важное и сложное чувство – это любовь. Но сейчас понимаю, что по крайней мере не менее трудное и уж точно более недооцененное – это прощение. Я воспринимаю «ступени» молитвы Оптинских старцев как восхождение: вера порождает надежду, надежда – терпение, терпение – прощение, а прощение – любовь. Без прощения любви не может быть. И вот о чем я думаю все чаще: люди более-менее честно признаются в том, что им трудно по-настоящему, по-христиански любить. Однако с прощением мы сильно обманываемся на свой счет – и это мой грустный вывод о себе и о людях вообще. Мы не умеем прощать. И даже не понимаем этого. Гости в «Парсуне» много раз говорили, что легко прощают, а последующими ответами показывали обратное. Это не обвинение других – я понял это в первую очередь про себя.
Еще одно открытие – про смирение. Николай Николаевич Лисовой в «Парсуне» обратил внимание на то, что смирение – это знание своей меры. Ведь человек только в собственную меру может воспринимать как боль, так и радость этого мира. Мы, христиане, переняли это от древних греков, потому что именно они утвердили важность меры. Но в христианстве это приобретает особую глубину и свои акценты. Смирение – то, что подводит нас к возможности прощать. Очень ценная для меня мысль.
И, конечно, любовь. Лев Маратович Карахан в студии «Парсуны» подчеркнул, что это слово стало очень затертым и теперь мы нередко вынуждены описывать его через другие слова. Я, воспользовавшись его наблюдением, часто спрашиваю у гостей программы, каким будет их слово для описания любви. Для Льва Маратовича, кстати, это была «открытость». Для многих других гостей – «жертва». У меня пока нет своего слова, над ним я еще думаю…
