Новорожденная № 485GA18M умерла 30 июня 2076 года в шесть часов семь минут утра. Малышке было всего три дня. В среднем после эпидемии продолжительность жизни младенца составляла пятьдесят шесть часов.
Детям даже перестали давать имена.
Кира Уокер беспомощно наблюдала, как доктор Скоузен осматривает крохотное тельце. Медсестры – половина из которых и сами беременные – записывали сведения о жизни и смерти малышки, неотличимые друг от друга в халатах и масках. В коридоре горько плакала мать девочки, стекло заглушало ее рыдания. Девушку звали Ариэль Макадамс; ей едва исполнилось восемнадцать. Мама мертвого ребенка.
– Температура при рождении 37,2, – отчеканила медсестра, просматривая показания термометра. В голосе, приглушенном маской, звенел металл. Кира не знала, как ее зовут. Другая медсестра тщательно записывала цифры на желтом листе бумаги. – Через два дня 36,7, – продолжала сестра. – Сегодня в четыре часа утра снова 37,2. В момент смерти – 42 градуса.
Сестры медленно скользили по палате, словно бледно-зеленые тени в царстве мертвых.
– Дайте же мне ее подержать! – крикнула Ариэль дрожащим голосом. – Я просто хочу подержать ее…
Сестры не обращали на нее никакого внимания. За неделю это были уже третьи роды и третья смерть, а значит, куда важнее все зафиксировать, чтобы потом, проанализировав данные, спасти если не следующего малыша, то хотя бы того, кто родится за ним. Да пусть даже сотого, тысячного младенца. Лишь бы найти, наконец, способ сделать так, чтобы дети выживали.
– Пульс? – спросила другая сестра.
«Я так больше не могу, – подумала Кира. – Я устраивалась работать в родильное, а не в морг…»
– Пульс? – требовательно повторила сестра Харди, глава родильного отделения.
Кира очнулась от мыслей: следить за пульсом младенца входило в ее обязанности.
– До четырех часов утра пульс был стабильный, затем подскочил со 107 до 133 ударов в минуту. В пять часов утра – 149. В шесть – 154. В шесть часов шесть минут… 72.
Ариэль испустила очередной вопль.
– У меня такие же данные, – подтвердила другая сестра. Харди записала цифры и бросила на Киру грозный взгляд.
– Соберись, – произнесла она жестко. – Не забывай, многие интерны мечтают оказаться на твоем месте.
– Да, мэм, – кивнула Кира.
В центре палаты стоял доктор Скоузен. Передав младенца медсестре, он снял маску. Взгляд у него был такой же мертвый, как ребенок, которого Скоузен только что держал в руках:
– Пожалуй, на этом пока что всё. Едва ли нам удастся сейчас узнать больше. Уберите здесь и подготовьте полный анализ крови.
Доктор вышел из палаты. Сестры, окружавшие Киру, продолжали хлопотать: одевали малыша для похорон, отмывали оборудование, вытирали кровь. Забытая всеми мать плакала в одиночестве: Ариэль забеременела в результате искусственного оплодотворения, и утешить ее было некому – не было рядом с ней ни любимого парня, ни мужа. Кира послушно собирала записи для анализа и хранения, то и дело поглядывая на всхлипывающую за стеклом девушку.
– Не отвлекайся, – бросила сестра Харди и стянула маску. Волосы у нее прилипли ко лбу от пота. Кира молча смотрела на нее. Сестра Харди взглянула на Киру, вопросительно приподняв бровь:
– О чем говорит скачок температуры?
– О предельной концентрации вируса, – не задумываясь, ответила Кира. – Он размножился, поразил органы дыхания, и сердце, стараясь компенсировать нехватку кислорода, стало биться чаще.
Харди кивнула, и Кира впервые заметила, что глаза у сестры красные от усталости.
– Рано или поздно ученые построят модель заболевания на основе этих данных, а потом синтезируют средство от вируса. И единственное, чем мы можем им помочь… – Сестра замолчала, ожидая, пока Кира ответит.
– …как можно внимательнее следить за развитием болезни у каждого ребенка и учиться на собственных ошибках.
– От сведений, которые ты держишь в руках, зависит, удастся ли найти лекарство, – Харди кивнула на Кирины бумаги. – И если мы забудем записать какие-то данные, получается, что смерть этого младенца была бессмысленной и бесполезной.
Кира снова кивнула и неловко расправила документы в картонной папке.
Старшая сестра отвернулась; Кира дотронулась до ее плеча и проговорила, не отваживаясь встретиться с ней взглядом:
– Простите, мэм, но раз уж доктор завершил осмотр, быть может, вы дадите Ариэль ребенка? Хотя бы на минутку?
Сестра Харди вздохнула, и на ее угрюмом, профессионально-невозмутимом лице проступила усталость.
– Послушай, Кира, – проговорила Харди. – Я знаю, что ты быстро прошла курс обучения. Вне всякого сомнения, у тебя способности к вирусологии и РМ-анализу. Но одних навыков недостаточно. Ты должна быть психологически готова к работе в родильном отделении, иначе моментально сгоришь. Ты здесь всего три недели, и для тебя это десятая смерть. А для меня – девятьсот восемьдесят вторая, – Харди умолкла. Пауза тянулась дольше, чем ожидала Кира. – Научись смиряться и жить дальше.
Кира покосилась на Ариэль, которая с плачем колотилась в стекло.
– Я понимаю, вам довелось повидать немало смертей, – Кира сглотнула комок в горле, – но для Ариэль это первый ребенок.
Сестра Харди впилась в Киру глазами. Взгляд ее затуманился. Наконец она обратилась к молодой медсестре, которая держала тело младенца:
– Сэнди, разверни ребенка. Мать хочет взять его на руки.
* * *
Спустя час Кира закончила заполнять документы, и как раз вовремя: пора было идти на заседание Сената. Внизу, в вестибюле клиники, ее встретил Маркус, поцеловал, и Кира слабо улыбнулась, пытаясь отогнать усталость после долгой ночной смены. Маркус улыбнулся в ответ. С ним жизнь всегда становилась легче.
Они вышли из больницы, и Кира зажмурилась: глазам стало больно от яркого дневного света. Клиника возвышалась в центре города последним оплотом технологий, словно космический корабль посреди разрушенных зданий и заросших улиц. Разумеется, основные завалы разобрали, но тут и там по-прежнему виднелись следы эпидемии, даже спустя одиннадцать лет после катастрофы: брошенные машины были превращены в ларьки для торговли овощами и рыбой, а на лужайках перед домами разбили сады и огородили загоны для кур. От совершеннейшей из цивилизаций – прежней, до эпидемии, – остались лишь руины; нынешняя же мало чем отличалась от каменного века. Солнечные батареи, снабжавшие энергией клинику, были роскошью, о которой значительная часть Ист-Мидоу могла только мечтать.
Кира пнула камешек:
– Сил моих больше нет!
– Возьмем рикшу? – предложил Маркус. – Хотя идти недалеко.
– Да я не об этом, – пояснила Кира. – Я про больницу и детей. Про всю мою жизнь. – Она вспомнила красные от усталости глаза медсестер. – Знаешь, сколько на моих глазах умерло детей? – тихо спросила она. – Прямо при мне?
