Октябрь 1918 г.
Старый каменный дом серел среди голого сада. Кое-где трепыхались на студеном ветру ярко-желтые кленовые листья. Мелкий колючий снег впивался в нежную кожу, оставляя мокрые дорожки. Непонятно было: снег это или слезы. Она, шестнадцатилетняя девушка, обнимала мать. Та куталась в пушистую шаль, накинутую на ночную рубашку. Ноги, красивые изящные ступни, узкие в щиколотке, были босы. Отец, успевший накинуть серую офицерскую шинель при аресте, отдал ее дочери, а сам, в бязевом белье, разутый, стоял на снегу, гордо вскинув голову.
– Именем революции! Пособников проклятого режима, мироедов и царских подпевал наша свободная, красная республика жестоко наказывает! – громко выплевывал злые слова вместе с парком, вившимся из жесткого рта, молодой паренек, совсем еще мальчик, безусый, с нежным пушком на румяной щеке, – И потому вы, проклятые контры, приговариваетесь к беспощадному расстрелу. Отряд! Ц-е-е-ельсь!
Мать дико, надрывно закричала:
– Что вы делаете, ироды! Пощадите ребенка! В чем она виновата? Будьте вы прок-ля-я-я-ты во веки веков! Пусть дети ваши, и дети ваших детей…
Она не успела договорить: грохнул первый выстрел, второй. Мать упала. Отец, бросившийся на винтовки, умер сразу. Осталась она одна, шестнадцатилетняя, в шинели, еще хранившей отцовский запах. Молоденький, очень красивый паренек улыбнулся ей и подмигнул синим глазом:
– По бандитской сволочи, отря-я-я-яд, пли!
***
Женщина проснулась, вся мокрая от пота. На лбу выступила испарина. Этот сон мучил ее уже очень много лет, с самого детства. Что это было? Генетическая память? Предупреждение? Психоз? Она не могла ответить на свои вопросы. Встала с постели, прошла на кухню, чтобы накапать себе валерьянки. Поверхность оконного стекла, черная, словно базальт, отражала бледное женское лицо.
Она обхватила руками растрепанную голову. В висках опять стучали маленькие остренькие молоточки.
Она знала этого паренька из ночного кошмара.
Август 2018 г.
Перрон быстро опустел. Да на нем-то и людей было мало: уж какие тут люди. Пара грибников, да несколько пожилых женщин, возвращавшихся из города домой. Белое северное солнце разошлось не на шутку: раскалило бетонную площадку и жарило макушки людей, как ненормальное. А народ не жаловался: им, беломорцам, за счастье считался редкий ясный денек – тягомотные, долгие дожди надоели до смерти: в огороде и так ничего не растет толком, и сено гниет. Пусть жарит солнышко, на здоровье.
За железнодорожной насыпью царствовал краснотал. Но через пять метров его теснил глухой еловый лес – медвежий буреломный рай. Тайга съедала, отвоевывала занятые человеком позиции. И с ней некому было бороться – обезлюдели нынче места: выродились здесь человеки. В небольшой деревеньке, расположившейся по другую сторону от железной дороги, доживали свой век самые стойкие, самые упрямые люди, в основном – бабульки, так и не пожелавшие бросить свои крепкие, на века отстроенные дома.
Ряд высоких столетних деревьев скрывал деревню от любопытных глаз, и лишь узенькая плотная тропка говорила: здесь не пустыня! Так и есть: если пройти по ней с километр, не испугавшись густой стены лесополосы, то через некоторое время взору путника откроется широкий луг, не тронутый живучим сосняком, поросший высоченной, по грудь, мокрой травой, отороченный рядком серых домишек, крытых шифером. Рогатая коровенка мыкнет приветливо и опять уткнется доброй мордой к земле: работает на славу, чтобы порадовать ласковую хозяйку вечером ведром жирного, как сливки, молока.
Над крышами возвышаются антенны: народ без телевизора и в деревне не может обходиться. Около каждого дома сложены горкой бревна, жужжат пилы: заготавливают дрова на студеную долгую зиму. Машин практически нет – бездорожье, но «козлики», славившиеся некапризным характером, нет-нет, а и проползут неуклюже по проселочной дороге, наплевав на колеи полуметровой глубины. Палисады изб, густо поросшие рябинником, красуются рыжими венчиками северных лилий, таких же непритязательных и стойких, как женщины, посадившие луковицы в неласковую, холодную землю лет сорок назад.
Обычный северный поселок, один из многих, похожих друг на друга, как близнецы. В дождливую погоду здесь уныло и скучно: хоть волком вой. Зимой он занесен снегом по самые крыши и кажется спящим. Но сейчас, обласканный солнцем, он выглядел нарядным и приветливым, словно говорил:
– Заходи, путник, не робей! Местов всем хватит! Плодись и размножайся, что ты замер на пороге?
Путник остановился у околицы, словно раздумывая: принять радушное приглашение или повернуть на станцию. А потом смело шагнул вперед.
Был он не молод, и не стар еще, в самых своих зрелых годах, когда тело, потерявшее былую стройность и юношескую гибкость, наливается заматеревшей силой и кряжистой основательностью, отчего шаг становится тяжел и уверен. Лицо путника прорезали первые морщины, но глаза не помутнели, оставаясь ясными и зоркими. Неулыбчивый рот и складочка между бровей говорили о неласковом нраве человека – лишний раз к такому не подойдешь – подумаешь. На широкой спине сиротливо болтается старенький рюкзачишко: не нажил мужик добра, коли пробирается в поселок налегке, как студент какой. Неторопливость движений скрывает недюжинную силу и большой житейский опыт, которым не будешь делиться с каждым встречным-поперечным – не тот случай.
Звали его Егор. Занесло Егора в эти глухие места не случайно. Долгими ночами снилась ему маленькая мирная деревня, окруженная густыми лесами и болотами. Здесь – покой и тишина, ненавязчивые соседи и разжиревшие на воле гуси, отдыхающие на жемчужной поверхности холодных озер. Здесь хорошо было прятаться от большого и шумного мира, населенного миллионами суетливых людей, сующих нос в не свои дела.
Здесь он решил доживать свой век, честно трудясь и никого не трогая. Измученное сердце Егора волшебным образом успокоилось и мерно застучало сразу, как он вошел в поселок. На другом краю селения его дожидался старый дом, который должен быть стать ему по-настоящему родным и единственным.
Он без особых проблем, ни к кому не обращаясь за советом, быстро нашел нужную улицу. Да и что тут искать: их в деревне всего две. Дом стоял на окраине: задний фасад его подпирал ельник, а передний, с тремя окнами на юг, насуплено глядел на соседние постройки. Одной из них была крепкая избушка, спрятавшаяся среди белых высоченных берез. Все по уму сделано, и окошки блестят свежей голубой краской, и в маленьком огороде цветет картошка. Но забор повалился в нескольких местах, и теперь вместо него буйно царствовала крапива, да бурьян растопырил лапы – не пролезешь.
