Глухая беззвездная июльская ночь ослепила и обездвижила город Заволжск. Около половины третьего осторожненько выглянула луна, плеснула в безмолвные кварталы пригоршню свинцового света, но тут же снова и спряталась, словно удостоверившись в своем бессилии против мертвого океана мрака.
Ни одного огонька не светилось в городских окнах.
В этот час комната совещаний правительственного здания Заволжска очень напоминала вокзальный зал ожидания. Высокопоставленные чиновники – первые лица города, расстегнув пиджаки и ослабив галстуки, устало обвисали на стульях; дремали, положив головы на тянувшийся во всю длину комнаты стол; бродили бесцельно вдоль стен; скучковавшись по двое-трое, вполголоса вяло о чем-то переговаривались. Накурено было так, что свет электрических ламп казался синеватым, но попыток хоть немного приоткрыть окна, плотно задрапированные тяжелыми портьерами, никто не предпринимал. Угол комнаты занимал совершенно чужеродный здешнему интерьеру элемент – кабина биотуалета.
У запертых дверей на узком диванчике помещались двое мужчин, явно не принадлежавших к городской управленческой элите. Первый – худощавый парень в щегольском клетчатом, до смешного коротком пиджачке, с нагловатой подвижной физиономией, половину которой скрывали большие очки с непроницаемыми темными стеклами; оба уха этого типа были украшены тремя золотыми колечками, которые при малейшем движении принимались тихонько позвякивать. Вторым был немолодой краснолицый усач в военной форме без каких-либо знаков отличия, зато при оружии: справа на ремне его угловато темнела большая кобура. Странная эта пара молча и внимательно наблюдала со своего места за происходящим в комнате совещаний, в то время как отцы города почему-то предпочитали в сторону сидящих на диване не смотреть. А если вдруг и оглядывались, то искоса, ненадолго и с отчетливо ощутимой затаенной тревогой.
Лампы под потолком, сухо треснув, заморгали.
И сразу же все разговоры в комнате совещаний смолкли совершенно. Те, кто дремал, молниеносно проснулись, испуганно заозирались. Разминавшие ноги замерли на месте. Обмякшие на стульях встрепенулись и подобрались…
Моргнув несколько раз, лампы вновь стали излучать ровный свет.
А чиновники не сразу и не все вернулись в тот режим бездеятельного ожидания, в коем пребывали до неожиданных фокусов электричества. На кого-то вдруг напал приступ безудержного кашля, кто-то нервно засмеялся, кто-то ни с того ни с сего, схватив ближайшего к себе товарища за рукав, неестественно громко понес какую-то очевидную чепуху…
– А вот я бы коньячку сейчас хряпнул! – возгласил внезапно во всеуслышание городской прокурор Ареньев, кривя рот в нарочитой улыбке. – Жаль, что нельзя…
– И я бы стопочку врезал, ага! – поддержал прокурора директор департамента образования Кузовников, простецкого вида мужичонка с крупной вихрастой головой. – И семужкой соленой закусил бы. Кладешь на кусочек семги кусочек маслица…
Эти заявления вызвали у присутствующих самые искренние отклики. Комната для совещаний загудела.
– Лимоном лучше всего коньяк закусывать, – зажмурившись и причмокнув, поделился глава городского МЧС.
– Лимон-то к коньяку? – укоризненно прогудел кто-то. – Это, братцы, самый распоследний моветон. Мясом надо закусывать, мясом. Свининкой на вертеле…
– Заканчивайте, мужики, все ведь жрать хотят… – простонал кто-то еще в ответ.
– Третью ночь сидим… ждем и ждем – и все на одной сухомятке. А у меня гастрит!
– Глюкоза и только глюкоза! Шоколад или пару виноградин. А можно и вовсе не закусывать.
– Под сигарку его, родимого…
– Да ну его, этот коньяк! Лучше нормальной водочки хлопнуть. А потом борща, да с пампушками!
– Картошку отварную! – всхлипнул глава МЧС. – С укропом… И селедочку – чтобы, сволочь такая, нежная-нежная была… ее на картофелину горячую шлепнешь, а она сразу тает, зараза, жирком ароматным исходит…
Даже сам заволжский губернатор – пятидесятилетний здоровяк, спортсмен-тяжелоатлет в прошлом – вожделенно заблестел глазами. И уже открыл было рот, вероятно, чтобы сообщить о собственных гастрономических предпочтениях, но его довольно-таки невежливо перебил прокурор Ареньев.
Видно, чересчур уж чувствительно ужалила прокурора метавшаяся по комнате ослепительная комета голодных грез, им же самим и запущенная.
– Ну сколько можно в конце-то концов?! – мучительно взревел Ареньев, взявшись обеими руками за внушительное брюхо. – Мужики, а? Сидим тут, как в карцере, в натуре! На парашу оправляться ходим!
На этот раз сердечный возглас прокурора вновь нашел отклик в душе большинства присутствующих.
– Ни прилечь, ни ноги вытянуть!.. – загудели чиновники.
– Ни помыться. Чешусь весь, – простодушно поделился директор департамента образования Кузовников.
– Туалет воняет!..
– Свежего воздуха глотнуть!
– В тюрьме и то на прогулку выводят!..
Военный у дверей гулко и со значением кашлянул. Крикуны, заметно умерив пыл, с неохотой обернулись к нему. И тут парень в клетчатом пиджаке громко и насмешливо проговорил:
– Спокойнее, господа, спокойнее! Выполняем указание правительства, куда деваться? Неприятно, согласен. Но необходимо. На благо всей страны. Допуски получили? Подписки прочитали, вникли, переварили и автографами своими украсили? То-то… Вам, между прочим, высокое государственное доверие оказано! А вы – бунтовать… Нехорошо!
Шум тотчас стих. Отцы города как-то сразу потускнели, как тускнеют, когда вспоминают о чем-то нехорошем.
И вновь затрещали лампы. И замигал свет. Будто захлопали под потолком громадные черные крылья, мгновенными толчками погружая комнату глубже и глубже во мрак.
Через несколько секунд беспрерывная подача электроэнергии опять восстановилась. Чиновники, щурясь и вздрагивая, переглядывались друг с другом. Молчали. Стало так тихо, что было слышно, как позвякивали золотые колечки в ушах клетчатого.
– Смею уверить, господа, – снова заговорил он, – ждать вам осталось недолго. Уже очень скоро, господа, уже очень скоро – поверьте мне…
И точно в подтверждение этих слов лампы вдруг вырубились окончательно. Полнейшая темнота, хлынув сверху, моментально залила пространство комнаты совещаний.
Секунду или две не происходило ничего. Потом кто-то, забарахтавшись в чернильной тьме, по-женски истошно завизжал. Грохнул опрокинутый стул, послышались возня и тявкающие всхлипы. Три раза подряд коротко скрежетнула чья-то зажигалка, высекая снопы белых искр.
– Не сметь! – раздался голос клетчатого, на этот раз нисколько не насмешливый, а до пронзительности яростный. – Никакого света!
Натужно скрипнул ножками по полу сдвинутый кем-то тяжелый стол. И кто-то еще, кажется сам губернатор, отчаянно завопил:
