«Вольдемар сидел в позе лотоса с закрытыми глазами посреди почти пустой комнаты и медитировал на пустоту, шунью. Великую пустоту создания, из которой все живое вышло, как из живота матери. Он был наг и прекрасен. Йога сделала его тело гибким и мускулистым, а праническая диета – без мертвого мяса животных, птиц и рыб – сделала его умный организм устойчивым к изменениям климата и влиянию внешних условий. Он почти никогда не болел.
Он сидел посреди пустоты пространства комнаты в позе лотоса. Спина была прямой, руки сложены на коленях в маху мудру. Лицо смотрело чуть вверх – на третий глаз, в пустоту. Левая пятка была в промежности, а его мягкий, необрезанный член покоился между мохнатыми яичками. На лице был намек на улыбку, или скорее выражение внутреннего блаженства. Он пребывал в состоянии расторжествления и растворения. Личности уже не было. Была шунь-Я.
Вольдемару было 29, и он познавал себя. Он не закончил высшего, сошедшись на мысли, что корочку можно и купить, а вот знание о себе нельзя найти нигде, кроме как внутри самого себя. Этому он и посвятил всю свою сознательную жизнь.
Одеждой дома он не пользовался уже давно, предпочитая нагую красоту своего тела аксессуарам быстро меняющейся моды, целью которой было выманивание денег у глупых мартышек взамен на обертки для их больных и неразвитых тел. Два квадратных метра его кожи мерно вдыхали прану, которая еще оставалась в небольшом количестве в воздухе многомиллионной Москвы, на уровне шестого этажа бетонной коробки, построенной в восьмидесятых, на северо-восточной окраине столицы. Июльское вечернее солнце палило нещадно, а штор у Вольдемара не было. Окна были открыты настежь, и энергия непотухающего светила заполнила всю комнату юного йогина.
Медитация подходила к концу, и кундалини уже поднялось от копчика до макушки головы юного йога, сжигая по пути все мысли и заботы, а их у Вольдемара было немного. Он жил по-монашески – одиноко и скромно. Работал он в пекарне, меняя иногда адрес работы, если та начинала мешать его стилю жизни, направленному на самопознание и достижение состояния человеческого совершенства, а именно этого он и хотел от своей земной жизни.
Он точно знал, что каждый человек на земле рождается с потенциалом полного расцвета всех способностей, но человечество погрязло в добывании денег, войнах, еде, любовных утехах и амбициозном переделывании мира под себя и своё удобство. Половина планеты была уже уничтожена, но никто не стал от этого счастливее – ни от электронных гаджетов, быстрых самолетов, ни от бесконечной гонки за вечно ускользающим «новым». Пол-человечества было депрессивным, сексуально озабоченным, больным и злым, а вторая половина обслуживала первую половину, не успевая понять, зачем же они родились – быть продавцами в безоконных коробках огромных шоп-молов или ночными сиделками у кроватей самоубийц???
Вольдемар дошел до этого понимания картины мира, и сознательно вышел из социума. У него не было ни телевизора- этого зомби-ящика, ни компьютера. Был смарт-фон, который подарил ему голландский отчим на день рождения, и Воля, как все его называли, использовал его только в своих целях самопознания, не участвуя в общественной ярмарке тщеславия, процветавшей на страницах одноклассников, «в контакте», фейсбуке и других. Он не отрицал, что эти искусственно созданные «среды» играют определенную роль в жизни людей, но так же знал, что те, кто за день просматривает двухкилометровые информационные ленты социальных сплетен, являются жертвами современного массового сумасшествия и все время проваливаются в бездонные складки времени. Да и жизни в этих средах не было никакой. Были пиксели, калейдоскоп осколков событий и раздутое, болезненное воображение.
После медитации Вольдемар посмотрел в себя и увидел там шунью, пустоту. Он пошел на кухню и приготовил праническую, легко усваиваемую живую пищу – салат из свежих овощей с бабкиного огорода и солнечный йогурт из живого молока, которое он привозил тоже от бабки, жившей на Волге около реки Пукши. Там был оставшийся от советских времен молочный завод, или по-просту коровник с 60 коровами, одним пастухом, двумя доярками и одним убирателем навоза, узбеком. Там Воля покупал пять литров живого молока, из которого он делал пранический йогурт и творог, добавляя в фруктово-овощную диету немного живых молочных протеинов и естественных пробиотиков.
Делать йогурт при такой жаре было легко безо всякой йогуртницы: он ставил литр молока вечером на раскалившейся от солнца подоконник, и к обеду следующего дня оно превращалось в чудесный свежий йогурт нежного, чуть сладковатого вкуса. Живой йогурт был несравним с тем странным сопливым продуктом, который предлагали коммерческие магазины Москвы под видом йогурта, да и коммерческие магазины юный йог посещал крайне редко.
Хлеб Вольдемар брал в своей пекарне – свежий, сделанный своими руками, хотя замес осуществлялся в больших машинах, похожих на бетономешалки – пекарня продавала около 1000 батонов в день, не считая булок и сладкой выпечки.
Вольдемар отвечал только за батоны и утренние булки. Задача Вольдемара была придти в 4 утра в пекарню, выключить «бетонмешалку», вынуть оттуда подошедшее за ночь тесто, разделить его на порции и сформировать хлеб для выпечки на больших противнях. Все это надо было сделать за два часа, потому что уже в шесть приходили женщины-пекари, а в 7 – девочки, продающие выпечку тут же, в магазине хлеба.
Вольдемар работал один эти два часа, но это ему и нравилось. Его работа кончалась около 10 утра, и целый день был свободен. Это ему подходило. Но если начиналось ненужное «давление» со стороны работников пекарни или администрации, то он немедленно уходил. Пекарен в Москве было много, но желающих начинать рабочий день в 4 утра – мало, поэтому он был всегда востребован. Денег хватало на оплату бабкиной Московской «однушки» и немного оставалось для самопознания – оплаты телефона, курсов, билетов на автобус. А большего ему было и не надо. Обувь и одежду он покупал редко, посещая блошиные рынки или «секонд хенды».
