Чтобы по-настоящему высыпаться, надо уметь отключать разум, переставать думать и позволять себе просто отдохнуть. Ему это говорили всю жизнь, но за девяносто два года он так этому и не научился. Спал по девять часов и вставал с такой головой, будто только что принял экзамен на соответствие у всех сотрудников Земной Академии Наук. У всех, включая уборщиков и охрану.
Конечно, у него болела голова, и сканер в ванной был недоволен, окрашивая зеркало в оранжевый цвет.
– Метаболической коррекции иммунного чипа недостаточно для стабилизации вашего организма, – заявил ему строгий женский голос, почти как настоящий, только лишенный всяких эмоций. – Ваше давление выше положенной нормы. Примите препарат. Утренний кофе будет заменен любым соком на ваше усмотрение.
– Спасибо, Дура, – зевая, ответил он.
Идея назвать личную компьютерную систему просто «Дурой» все еще казалась гениальной. Все равно никто никогда не узнает, как именно он к ней обращается, а она и рада стараться. Именно по ее воле прямо под зеркалом выдвинулась ниша с крохотной мензуркой, в которой был совершенно прозрачный раствор.
О препаратах с Дурой он, конечно, не спорил и не проверял, ошибается она или нет – все же он не был дураком и знал, что уже не молод – выпивал лекарство, возвращал мензурку, захлопывал нишу и смотрел на себя в зеркало, наблюдая, как постепенно гаснет оранжевое освещение на зеркале.
Ему действительно было девяносто два года, хотя, глядя на его отражение, никто бы так не подумал. Он был достаточно высок. Стал много ниже, чем был в юности, а рост выше среднего все равно оставил при себе. У него были маленькие, глубоко посаженные цепкие глаза, от которых разбегались лучи морщин и высокий лоб. Пологие скулы, подбородок с серой щетиной и только волосы совсем белые от седины. Они напоминали про возраст, а так идеально отрегулированный земной климат, лучшие врачи человечества и полный контроль здоровья делали свое дело. Он чувствовал себя не хуже чем в пятьдесят, разве что голова болела чаще, но с опытом, к утру, зевая в ванной перед зеркалом, прежде чем умыться, он часто понимал, что за ночь в его голове нашлись ответы на текущие вопросы, а значит не зря его иммунный чип как молоденького спать укладывал на целых девять часов.
Теперь он тоже осознал одно из решений, умылся и пошел завтракать тем, что ему оставила Дура. Вишневый сок вместо кофе был плохим вариантом, но понял он это слишком поздно.
«Лучше бы просто молока», – думал он, надевая свой костюм.
У научных сотрудников Земной Академии Наук у всех была своя форма. Младшие сотрудники ей часто пренебрегали. Старшие права на это не имели, а он без свой формы из дома выйти не мог, никто не понял бы такой вольности. Такова участь представителей вершин. Ты становишься не лидером, а лицом всей организации. Вот и Симон Финрер олицетворял собой всю Земную Академию Наук, при этом чувствовал себя рабом системы: полномочий у него было много, а возможностей мало, потому что даже решать, что надеть и чем позавтракать, он не мог.
«Ладно тебе, – отвечал он на это ворчание, шагая в стеклянный лифт. – Тебя хоть не засекретили».
Это он напоминал себе, что есть те, кому еще хуже. Например, люди, лица и имена которых защищены законом, не имели права выходить из зданий, в которых их держали, хотя это касалось не всех. Знал он одного засекреченного, что свободно гулял, где хотел, демонстрируя всем документы с совершенно другой должностью.
«Надо бы узнать, как у него дела», – решил Симон, вспоминая старинного приятеля, но, вскинув при этом руку, активировал браслет связи, раскрыл панель, выбрал нужное окно и с замиранием сердца взглянул на одну лишь надпись: «активен».
Эти белые буквы на прозрачном голубоватом голографическом экране он видел уже много лет, но после них всегда становилось приятней смотреть на зелень академического городка. Две большие высотки, стоявшие в центре – крохотные, в сущности, для этого мира, всего в двадцать семь этажей – были окружены зелеными деревьями, лужайками и невысокими постройками служебных квартир. Кто-то любил те низенькие домики и просил жилье там, кто-то, наоборот, предпочитал высотки, но все сотрудники жили в этом закрытом городке или в ближайших домах сразу за забором.
Выйдя из лифта, он попадал в светлый холл и уже начинал встречать знакомых, улыбался и спрашивал на ходу о разных проектах.
– Как там ваши летающие рыбы? Не забудьте принести мне отчет! Доброе утро… и вам хорошего дня!
Ему иногда казалось, что все здесь его семья, но, шагая по аллее к своей работе, он вспоминал, что это не так.
«Активен» – вот что действительно было для него важно. От этой мысли он замирал, поднимал глаза на самую вершину академического комплекса, похожую на пирамиду из зданий. На самом высоком и самом старом из них на фоне синего неба застыла черная надпись «Lux mundi» – историческое напоминание, что они не просто свет человеческой науки, а свет мира. Именно так эта надпись переводилась с совсем уже позабытой латыни, но, глядя на нее, Симон всегда грустно улыбался. Он уже много лет пытался добиться, чтобы ее отреставрировали, вернули ей свет, чтобы как в хрониках можно было увидеть сияние науки в ночном небе, но Совет уверял, что денег на подобные глупости нет и быть не может.
– Зданию больше тысячи лет, – говорил ему секретарь Совета. – Если вас беспокоят эти буквы, их можно демонтировать.
– Биографию свою демонтируй, – огрызался на это Симон, а сам подбивал сотрудников собственными силами починить старый символ, а ведь один раз у него почти получилось всех организовать. В прошлом году едва не начались работы, но убийство в жилом городке и суд над Калибаном смешал все планы, хотя бы потому, что именно Калибан был готов повозиться с банальными солнечными батареями, заставить их собирать энергию днем и питать надпись ночью. Он, в отличие от Совета, ценил историю науки и академии не меньше Симона, а теперь попробуй найди единомышленника в отделе энергетики.
Вздыхая, Симон радовался, что отдел космических разработок для него навсегда свой. Он подбегал к низенькому зданию этого отдела, поднимался на второй этаж и стучал в окно одной из квартир.
– А вы рано, – ответила ему на это молоденькая сероглазая брюнетка, открыв окно. – Что-то случилось?
Впрочем, ей было давно за сорок, но Симон все еще считал ее девчонкой.
– Тина, звезда моя, а не сделаешь ли ты мне кофе? – спрашивал он, весело улыбаясь.
– О, для такого мужчины – непременно! – отвечала Тина и смеялась.
Она была его ученицей когда-то. Он помнил ее совсем глупой студенткой, рыдавшей из-за обидных замечаний ее сокурсников-парней. Они соображали быстрее и дразнили ее, а она – упрямая – всему научилась, всех обошла, потому что искренне мечтала строить самые лучшие космические корабли. Этим она теперь и занималась, поддерживая с наставником теплые, дружеские отношения.
