Через ночь – самолёт, нитка в чёрную бусину вдета,
И от глиняных вод на обрывистый берег Куры
Поднимается сноп оперённого горного света,
А навстречу ползут прокопчённые пылью ковры.
Лезут пластырем в окна латинские глупые буквы,
Точно бредит Тифлис перемётной цыганской сумой,
И Святая гора в мох и плесень развесистой клюквы
Погрузилась во сне необъятно широкой стопой.
И грузинская речь удивительней русскому вдвое
В те минуты, когда осенит, что считают рубли…
Под копытами древних коней не расплющатся с воем
И в куски под откос не покатятся все «жигули»!
Разве скрипнет зубами прохожий, хватаясь за ножны,
Разобрав неожиданно, что я глазами сказал, —
И опустит глаза, и плечами пожмёт осторожно,
Ненароком поняв, что предательски сломан кинжал…
Я сижу на траве, на проспекте Шота Руставели,
Надо мной облака бороздят океан синевы,
Тихо дети поют в осенённом крестами приделе,
И восходят по склону слепые крылатые львы.