Кто это умер? Чья скорбь в этой музыке бьется?
Вечер, продрогший, сиротски к обочине жмется.
Серый туман на холодные камни ложится.
Вправду ли это туман или праха частица?
Или звенят, разбиваясь о землю, горячие слезы?
Птицы распуганы, сломаны ветки березы.
Что же пророчит нам свет этот зыбкий?
Чьи это губы такой исказились улыбкой?
Кто это умер? Кто спицы колес катафалка вращает?
Где этот край, что навеки ушедших от нас поглощает?
Кажется, что до последнего дома знаком этот город.
Только мгновенье – и нет ничего.
Лишь пустыня и холод.
Кажется, что до последней морщинки знакомы
на улице лица.
Только мгновенье – глухое безлюдье
вокруг воцарится.
Только с небес на вечернюю землю
мороз наползает.
Хижину тела покинув,
душа замерзает.
Стихни порывистый ветер, уйми свои
черствые руки.
Хоть на мгновенье прорви одиночество
этих мгновений
Флагами смерти топорщатся воронов
черные тени.
Пляшут над тем, кого нет уже больше
на свете…
ОН отложил в сторону эту, случайно у него оказавшуюся, книжку сборника стихов разных поэтов. ОТЛОЖИЛ. В СТОРОНУ. Странные слова. Со странным их взаимодействием. Курица тоже откладывает яйца. Только не в сторону…
…Эти стихи чем то задели его, тронули в душе детскую печаль и ощущение неизбежности, когда, как не извращайся, изменить ничего нельзя. ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОСТЬ. КРАЙ. ЧТО УШЕДШИХ ПОГЛОЩАЕТ… Интересно, там что? И есть ли этот край? И поглощает ли? А они есть? Те, кто уходит? Или их уже нет? Нет нигде. Ни здесь ни там. Или есть везде? Тишина и покой, суета и нестабильность. Край там, край здесь. Непонятно и тоскливо…
Максима вдруг охватили такие мысли, лезущие одна на другую, цепляясь своими кривыми лапками за волосатые тельца своих товарищей-мыслей. Он пребывал во власти, посетивших его, раздумий, меланхолично уставившись в окошко вагона, находясь в, несущемся по поверхности земли, поезде. А размеренное постукивание колес и плавное покачивание вагона ненавязчиво подталкивали его к этим, вроде беспричинным, размышлениям.
…ХИЖИНА ТЕЛА… ДУША ЗАМЕРЗАЕТ.
Вот его друг Виталик. Он ведь чуть ли не воплощение взрывной радости, неистребимого жизнелюбия, неиссякаемой энергии. С пронзительно искрящимися глазами, полным лучистого света лицом. А во взгляде-нескрываемая хитрость ума. Да. Его друг. Товарищ по, законченной теперь, службе в армии. Товарищ с большой буквы. Выручал Максима из множества мелких и некоторого количества крупных неприятностей. Но, может, неприятностями все эти казусы называть довольно громко… Может эти неприятности значимы только для него, а для остальных ничего незначащая ерунда, но все же…
…ВСЕ ЖЕ…
Моральная поддержка, подставление дружеского плеча в Виталике присутствовали. А это немало значит в условиях, чуть ли не суровой, срочной службы. Суровой для того, кто к этой службе ну совсем не имеет ни стремления, ни предназначения. Ни физически, ни духовно.
То есть не подходит по всем показателям. Вот, при всем этом, нужны такие, как Виталик таким, как Максим…
…ВИТАЛИК… Этот жизнерадостный, оптимистический человек… ОН ЖЕ… ОН ЖЕ ПОТОМ ЛЕЖАЛ НА ПОЛУ… Ночью. В туалете. Максим его первый обнаружил. Некогда живые и светящиеся глаза Виталика были открытыми. Но живыми и светящимися их было трудно назвать. ОНИ ВООБЩЕ НИКАКИМИ НЕ БЫЛИ. Ничего не выражали. А только выглядели. Застывшими. Нарисованными. Ненастоящими.
Как будто закрылись ворота и перестал течь поток энергии. А на воротах – изображение радужной оболочки коричневого цвета и на ней черные точки-зрачки, символизирующие окончание. ВСЕ. КОНЕЦ ПРЕДЛОЖЕНИЯ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЗАКОНЧЕНО. А мысль? Оборвана? Исчерпана? Или переметнулась в другое русло?…
…Виталик умер… Как потом установили-остановилось внезапно сердце. Как это нелепо звучало и звучит сейчас! Виталик, что механизм?! Он жизнь излучал! А тут… Сердце остановилось. Кровь застыла. Мозг потух. Легкие спустились. Тело оцепенело. Как техника какая то… Виталик не механизм. Он живой… БЫЛ… И нет больше шуток, смеха, разговоров. И руки письма не пишут. И глаза письма не читают… Это означает – смерть. Что-то неопределенное и ожидаемо-волнующее.
НЕТ БОЛЬШЕ НА СВЕТЕ… А где есть? Нигде?…Или все-таки где-то? На свете… А в темноте? Максим не знал ответы на такие вопросы. Они, конечно, задавались им самим ему же самому. С самого детства. С момента гибели родителей. Но тогда, десять лет назад, все было по-другому. Тогда он был ребенком. Да и не видел неживых родителей. Их просто перестало быть…
…А вот друга он видел неживым. И помнит ощущение горечи в горле и опустошения в голове… Непостижимо это – Виталик больше не чувствует… Не видит… Не думает…
…А вот они… ОНИ ВСЕ… Которые другие… Они..
Максим, охваченный такими размышлениями, повернул голову от окна, оглядел пространство плацкарта с его, строго законченными, контурами, посмотрел на соседа напротив, увлеченно занятого поглощением ужина… ВОТ ОН… Жует, видите ли, свою курицу… Тоже когда-то бегавшую по траве и поглощающую всяких червяков. Жует курицу… Жует с отстраненным видом. Как будто в этот момент достиг понимания сути мироздания… ЖУЕТ… Мелкие капли пота на полулысом черепе. БЛЕСТЯТ. Как будто божья роса осела на его продуманную лысую голову. Ишь вздыхает! Носом. С шипящим свистом, вылетающим из ноздрей. Вместе со свистом из ноздрей вылезали мокрые мелкие волосики. И не замечая всех этих, как бы ничего незначащих, подробностей брови, узорно сплетавшиеся между собой, выписывали между лбом и глазами чудаковатые изгибания, как ленточные черви…
…Ну давай еще в зубах поковыряйся своими жирными пальцами. Или в нос засунь себе эти пальцы… ЖУЕТ ОН… КУРИЦУ…
– А может мы с Вами, молодой человек, пропустим по рюмочке коньячка? Как Вы на это смотрите?
Этот вопрос вывел Максима из оцепенения. Максим сначала увидел открывающийся рот соседа напротив, освобожденный уже от жевательной работы, затем услышал звуки, оказавшиеся словами.
Да. Максим вдруг осознал, что к нему ОБРАЩАЮТСЯ, начал быстро возвращаться в окружающую обстановку и ему стало, почему-то стыдно за свои мысли, за, невесть откуда взявшуюся, злость объектом которой совершенно случайно стал его, ни в чем неповинный, сосед напротив…
– Что? – осторожно поинтересовался он у соседа, – Вы мне?
– Конечно Вам, молодой человек! – располагающе-радостно воскликнул полулысый сосед по плацкарту, – Вы сидите передо мною, а больше рядом никого нет. Так как?
– Что как? – Максим с трудом возвращался из своих раздумий в повседневность.
– Как насчет коньяка? Не против?
– Не против конька…, – тихо и медленно проговорил Максим, как будто стараясь вникнуть в значение этих двух слов. И дальше, не задумываясь:
