Стэн сидит на подоконнике в коридоре.
– Нет, ну с этими религиями все довольно понятно. Христианство – оно просто уже неактуальное. Буддизм – конечно, поприкольнее. Ислам – это для совсем упоротых, хотя в нем как раз что-то есть.
Коридор, если я не объяснил, – это коридор репетиционной базы.
– Иудаизм… – Стэн, похоже, пытается вспомнить хоть что-то об иудаизме. Или думает, что бы ввернуть пооригинальнее.
– Обрезание надо делать, – лыбится Роммель.
– Ну и это тоже… Еще индуизм – у меня есть пара знакомых, довольно вменяемых… Но, по-моему, они просто понты кидают, а сами не глубоко в теме.
– Это надо в Индии жить, а так все несерьезно, – подает голос Троцкий.
Я даже не заметил, как он подтянулся к разговору.
– Ну да, и вообще – это в шестидесятые было модно, сейчас уже не особо в тренде… Что у нас еще там есть?
Я – в каждой бочке затычка, поэтому вспоминаю все, что слышал по этой теме.
– Даосизм – это отдельная религия? Еще эзотерика всякая… Нью-эйдж?
– Язычество! Его сейчас вообще до фига, особенно славянских тем всяких, – это уже Троцкий блещет глубокой эрудицией. – Ну и плюс сектанты… Свидетели Иеговы всякие… Или это все равно христианство считается?
– Секты – это когда какой-нибудь гуру вербует себе поклонников, а потом они переписывают на него свои квартиры и тачки, – пугает Роммель. – Ты про такие, Стэн?
– Не, по сектам я не особо в теме… А христиан много всяких. Но я же говорю – неактуальная тема, позапрошлый век.
Стэн – мой лучший друг. Мы с ним вообще со второго класса вместе. Один раз он спас мне жизнь. Почти. Но я считаю, что спас. Чтобы вам было понятно – Стэн мне как старший брат, хотя мы одного возраста.
Но от этого разговора как-то неуютно. Возразить ему, конечно, нечего. Вообще, какое нам дело до всех этих религиозных замут?
Но мне почему-то не хочется ему поддакивать.
Глава первая,
в которой я учусь читать по-сербски
Чувством и долгом
И жить будем долго,
И вместе взорвемся в метро!
Земфира
Как только Роммель берет последнюю ноту в финале «Лазаньи», в дверь просовывается голова Паши – администратора базы.
– Пацаны, вообще-то пора сва… сваа… сваа… рачиваться, – выдавливает он из себя и стучит пальцем по левому запястью. Часов у него нет, но жест понятный: опять засиделись.
Паша сильно заикается, и иногда его непросто понять. Но на эту базу мы ходим уже давно и научились его расшифровывать.
– Все-все, Паша, пять сек!
Начинаем паковаться: отрубаем комбики, складываем шнуры, раскладываем инструменты по чехлам. Ну и пустые пивные банки туда же. Если честно, на базе, особенно вблизи аппаратуры, пить строго запрещено, но какая же репа, чтобы не накатить?
В пятнадцать минут десятого выходим из репетиционной комнаты. Расплачиваемся с Пашей, жмем ему клешню (которая дрожит так, как будто тоже заикается при рукопожатии) и громыхаем вниз по лестнице.
– О, совсем из башни вылетело! – хлопает себя по лбу Стэн. – Самое главное-то забыл сказать!
Вот вы бы ему поверили? Я Стэна знаю отлично и гарантирую: что бы он там ни задумал, ничегошеньки наш мальчик не забыл, а тщательно выбирал момент, когда нам сообщить. В этом весь Стэн, кстати.
– Ну и что у тебя там «самое главное»?
– Нашел объяву в Инете. Можно вписаться на концерт в нормальный клубешник.
Мы выходим на улицу, минуем проходную. Репбаза, как это часто бывает, находится на территории завода – то ли бывшего, то ли еще действующего, – поэтому и проходная.
– Что за клубешник-то? – первым оттаивает Роммель.
– «Идея Fix».
– Это цивильное место, – реагирует Троцкий. – А мы потянем?
– Если в «Напряге» сыграли программу нормально, то везде сможем, – уверенно жестикулирует Стэн. – Даже наоборот, уже все отрепетировано, да еще и на нормальном звуке…
– А когда? – спрашиваю я. – В «Напряге» неделю назад лабали, не рано еще раз?
– А у тебя ссылка в почте, глянь сам, – пожимает плечами Стэн.
Роммель останавливается: он живет совсем рядом с репбазой, и мы уже в двух шагах от его подъезда.
– Народ фиг соберем, если будем так часто играть.
– А тебе такой народ сильно нужен? – томно парирует Стэн. – Туда не надо свою толпу приводить. Сколько можно для одного и того же зоопарка лабать?
Это у них старая заруба: Стэн не жалует ту свиту, которая таскается за Роммелем на наши концерты. Я от них, конечно, тоже не в восторге, но в целом как-то фиолетово. Поэтому, как кот Леопольд, выставляю ладони вперед, всем видом демонстрируя: «Ребята, давайте жить дружно!»
– Ладно, посмотрю, что там по твоей ссылке.
– Вот-вот, изучи. И если все о’кей, сразу им напиши, что нам типа интересно.
Роммель пытается возмущаться, что его проигнорили, но всем, кроме него, уже хочется запрыгнуть в теплое метро, и мы прощаемся.
В подземке я вспоминаю еще одну важную штуку. Все-таки я не Стэн, на триста шагов вперед не продумываю.
– Слухайте, у нас же была идея собраться как-нибудь и устроить такой глобальный совет – куда дальше развиваться? В смысле музыки, продвижения и вообще…
Троцкий и Стэн кивают.
– Давайте, может, как-нибудь на днях? А то сколько можно откладывать…
– Собраться – это мы всегда за, душа моя Константин Константинович, – подмигивает Троцкий. Хитрым выражением личика явно намекая на то, что «собраться» – это забухать.
– Можно, – поддерживает Стэн. – А что конкретно обсуждать будем?
– Есть идеи кое-какие… Давайте во вторник вечером?
– Во вторник я не могу, – суровеет Троцкий. – Мы с Нюхачом пересекаемся.
Нас со Стэном передергивает при слове «Нюхач»: это главный и старинный друг Троцкого, с которым они бухают так, что нормальный человек от такого неумеренного пития давно бы умер. Вывод? В среду сходку назначать тоже бессмысленно: тушка Троцкого все равно будет нетранспортабельна.
– Тогда, может, в четверг после работы?
– О, это проще, – проясняется чело Троцкого. Еще бы: если начать пить в четверг, выходные начнутся на сутки раньше. – Только где, в «Хитер бобер» десантируемся?
– Ну, попробуем раскидать планы. – Стэн, как всегда, делает вид, что у него график плотнее, чем у Путина, но в итоге наверняка придет.
– Отлично! Роммелю я завтра наберу, поставим его перед фактом.
– Все, я выхожу! Бывайте! – Троцкий с нами прощается, это «Белорусская».
Стэн, вскинув на плечо бас и пожав мне руку, выходит через две станции (он сейчас снимает хату где-то в районе «Нагорной») и исчезает среди мигрантов и крашеных девочек на перроне «Тверской».
Я доезжаю до «Новокузнецкой» и делаю пересадку. В вагоне сесть негде, поэтому прислоняюсь спиной к дверям и только сейчас чувствую, как меня разморило после репы. Пивасик, конечно, свою роль сыграл, но раньше от четырех банок я бы был ни в одном глазу. Интересно, это недосып или уже старость на подходе?
