Я приближался к месту назначения. Настроение было безоблачным.
Три часа до Нового года – самое время, чтобы радоваться и предвкушать.
Электричка весело пела и пристукивала. За черными окнами по диагонали проносились редкие снежинки.
Последнее дежурство в году закончилось. Все дела переделаны. А то, что не завершено, – оставлено на будущий год.
На даче в М. меня дожидались друзья. Даже хорошо, что тридцать первого декабря мне выпало дежурство: не будет томительного ожидания полуночи и хозяйственных хлопот. Приехал – и сразу за стол.
Шесть человек. Три пары. И еще – неизвестная мне девушка Лера. Друзья, а особливо их жены или подруги, ужасно хотели меня, начинающего холостяка, женить – или по меньшей мере с кем-нибудь познакомить.
В рюкзаке я вез свое скромное подношение к будущему столу: две бутылки натурального французского шампанского и полкило контрабандной красной икры, купленной по случаю у коммивояжеров, забредших в наш офис. А кроме того, подарочки, я приобрел их в последней командировке на Кубу, где пришлось негласно прикрывать одну молодую бездельницу, дочку олигарха. Парням я вез по «коибе», их половинкам – по очаровательной тряпичной куколке. И скульптурку из красного дерева для девушки Леры, за которой мне таки придется ухаживать.
Предчувствие неведомых счастливых перемен наполняло меня. Я предвкушал: что-то должно произойти в моей жизни, что-то переменится, и обязательно в лучшую сторону. Каждый Новый год возникает у меня подобное чувство – и не всегда оно обманывает.
Электричка уносила меня все дальше от города. Вагон пустел на глазах. Люди, подвыпившие, с подарками, спешили навстречу застольям, шампанскому и фейерверкам. Даже неутомимые коробейники с мороженым, обложками для паспортов и чудо-отвертками уже не беспокоили. Взяли предновогодний тайм-аут и бродячие музыканты-певцы.
На каждой станции ряды пассажиров редели, я продвигался по деревянной скамейке все ближе к окну и вскоре оказался в своем «купе на шестерых» в одиночестве. Я читал и слушал в наушниках радио. Но вскоре в скупом и тусклом освещении глаза у меня заломило, я сунул книжку в рюкзак и поднял голову. Оказалось, во всем вагоне осталась всего пара человек. Кроме меня, сидела здесь лишь подтянутая пожилая дама, по виду отставная училка (а то и завуч), и подвыпивший гастарбайтер, хохол или молдаванин.
Ночь… Пустой вагон, снежинки за окнами, лес по обе стороны, далекие огоньки… Я человек, не склонный к сентиментальности, но, видит бог, во всем этом было что-то романтическое – особенно если учесть, что каждое постукивание колес приближало к Новому году.
И вдруг – едва поезд усилил ход после очередной станции – началось резкое торможение. Меня даже вдавило в спинку сиденья. Вагон затрясся, задрожал. Раздался дикий визг – железа по железу. Я напрягся в ожидании удара. Почему-то показалось, что мы вылетели на встречный путь. Или чья-то машина заглохла посреди переезда.
Удара, слава богу, не последовало. Электричка, отскрежетав, сбавила ход до нуля и, наконец, подрагивая, замерла, слышалось лишь неумолчное «дыр-дыр-дыр» моторного вагона.
Я выглянул в окно. Ничего не видно, лишь проносились редкие снежинки, да средь черноты мерцала березовая роща, а за нею – редкие огни. Мы уже выехали из густонаселенных пригородов и торчали где-то меж деревень и дачных поселков.
Спереди донесся отдаленный стук – вроде бы открылась дверь кабины машинистов.
Повинуясь инстинкту охотника, я вскочил места и отправился вперед по ходу поезда. Училка и гастарбайтер проводили меня взглядами – училка скептическим, а гастарбайтер – удивленным.
Я ехал во втором вагоне, и потому нужно было только перейти сцепку, чтобы оказаться в голове состава.
В первом вагоне оказался один-единственный пассажир подшофе. Он спал, привалившись к окну, в шапке набекрень и со сбившимся набок галстуком. Даже экстренное торможение его не разбудило.
Я вышел в самый первый в поезде просторный тамбур. Двери наружу оказались закрыты – равно как и в кабину машинистов. Я попытался хоть что-то разглядеть в мутном, испачканном окне – но ничего не увидел.
Однако там, в заснеженной пустыне, что-то происходило – донесся мужской удивленный вскрик, потом заорали друг на друга два возбужденных голоса. Один звучал отдаленно – слов никак не разобрать, зато второй – совсем рядом.
– Что там?
– …!
– Что?!
Удивление казалось неподдельным, однако ответ, увы, прозвучал по-прежнему неразборчиво:
– …!
– Ни фига себе! Давай, тащи его сюда!
И вдруг, заглушая электрическое бульканье моторов, снаружи, сквозь задраенные двери, раздался отчаянный вопль. Я прислушался. Похоже, где-то там, в заснеженном пространстве, надрывался младенец.
Я подскочил к окну, глянул. По-прежнему ничего не видать – лишь снежинки, белые березы, темнота. Я бросился к двери, выходящей на другую сторону путей – и там все то же самое, ни зги.
Впереди, в кабине машинистов, хлопнула дверь. И почти сразу же электричка тихонько тронулась с места.
Через минуту ожила вагонная трансляция. Голос машиниста звучал глухо, но отчетливо. Чувствовалось тщательно сдерживаемое напряжение.
– Граждане пассажиры, – промолвил он, – не волнуйтесь, ничего страшного не произошло. Мы продолжаем свое путешествие и, надеюсь, Новый год благополучно будем встречать по домам…
«Э-э, да он – поэт», – промелькнуло у меня в голове.
Но тут, перекрывая мерный голос, из репродуктора донесся отчаянный вопль новорожденного.
А машинист невозмутимо продолжал:
– Просьба сотрудникам милиции пройти в первый вагон. А также… – Он вздохнул и сделал паузу. Младенческий крик разносился по-прежнему. – Если среди пассажиров врач, желательно детский, убедительно прошу его также проследовать в первый вагон. Повторяю! Срочно нужен врач!
У меня появилось величайшее искушение постучать в кабину машиниста и спросить, что случилось. Но я же не врач. И не сотрудник милиции. Уже не сотрудник милиции.
В этот момент отъехала ведущая в вагон дверь, и в тамбур заглянул мужчина с заспанным лицом.
– Слышь, братан, че случилось-то?
Галстук пассажира, его добротный костюм и дорогое пальто диссонировали с манерой общения – но он, похоже, считал, что с мужичками вроде меня, в незаметном пуховичке, следует разговаривать в подобном простонародном стиле.
Я улыбнулся:
– Мне кажется, что в нашем дружном пассажирском семействе – прибавление.
– Ты о чем? – поморщился заспанный. На лбу его отпечаталась красная полоса от шапки.
Однако ответить я не успел.
В тамбур заглянули сразу несколько человек. Среди них был и гастарбайтер из моего вагона, и бывшая завучиха. Но главное, девушка – столь потрясающая, что я немедленно, через восемь секунд, понял, что она должна быть со мной. И я готов сделать все, что угодно, лишь бы она стала моей.