Я могла бы поклясться, что уже видела его однажды во французском метро. Я помню серые, грязные стены, лабиринты подземелья, напоминающие трущобы, неопрятную, спешащую толпу, свое чувство брезгливости, и вдруг я увидела его. Потому что он выделялся среди толпы своей утонченностью. Он был одет в костюм песочного цвета, в руке держал щегольскую трость, поигрывая ею, над его губами, изогнутыми в насмешке, виднелась тонкая ниточка усов, а еще он смотрел на меня. Будто бы тоже вычислил мою непохожесть среди серой массы. Я прошла мимо, но что-то тянуло меня вернуться назад… Не то, чтобы он просто показался мне красавцем, не знаю, он поразил меня. Сквозняк словно шептал мне в уши: «Обернись, обернись»… Я обернулась. Его уже не было. Мне даже показалось, что это просто мое видение. Мираж. Или призрак. А скорее всего, моя усталость.
Я тогда окончила первый курс одного из престижных и модных Московских ВУЗов, в котором преподавали все мои предки. Раньше это был обычный педагогический институт, где моя бабушка преподавала на кафедре истории. Моя мама тоже стала преподавать историю, но уже не в педагогическом институте, а в Гуманитарной Академии. Все предки моего генеалогического древа выбирали ветвь истории.
Я тоже поступила на факультет истории религий и мировой мифологии. Мне это было интересно. Мама и отец не возражали, поскольку оба писали диссертации: отец – о закате Египетской империи, мама – о татаро – монгольском иге. Интересы у них оказались разными даже в истории. Поэтому, когда я окончила первый курс, они уже были в разводе. Мама уехала преподавать в Питер, я осталась жить в двухкомнатной квартире в Медведково, а отец женился второй раз на искусствоведе Элен и улетел во Францию. Собственно, поэтому я и оказалась тогда в Париже. Ну, или почти так. Мой преподаватель мифологии, профессор Озоновский, уважаемый человек, полетел вместе со мной. Чтобы познакомить меня с мистическими местами Парижа. Он был моим научным руководителем. И у нас был роман.
До Озоновского у меня был только скрипач, мы хотели пожениться и даже выбирали пригласительные открытки на нашу свадьбу. А потом появился Озоновский и словно навел на меня морок.
А потом я увидела в толпе Парижского метро этого человека в песочном костюме и с тростью, и мельком подумала, что так, должно быть, мог выглядеть молодой Озоновский. Потому что Озоновскому было сорок пять, он был мил, нежен, умен, галантен и хорош в любви. А тот человек в толпе Парижской подземки был немного старше меня. Он был утончен, судя по усмешке – остроумен, интригующе язвителен и, должно быть, в постели творил чудеса, равные сотворению Земли… Мысль была пронзительна и чиста, как крик, как первозданная глупость, но я так подумала.
А еще я подумала, как это здорово, быть рядом с молодым мужчиной и сходить с ним с ума. Что я делаю рядом с Озоновским? Как это произошло? Но я была измотана впечатлениями и у меня было какое-то скомканное сознание.
Человек в песочном костюме был всего лишь невнятным эпизодом, о котором я вскоре позабыла. Да и самого этого человека я как следует не рассмотрела. В памяти отпечатались его костюм, трость, бледность, усики, утонченность – и все. Цвет волос, глаз, само лицо – словно были размыты…
Я вернулась в Москву и с головой окунулась в учебу. Наверное, я просто подсознательно запрещала себе думать о чем-то еще.
К окончанию академии моя мама уже прочно обосновалась в Питере, а отец, в последнее время страдавший высоким давлением, умер. Удар. Он оставил мне в наследство свой дом в Подмосковной деревне.
Вот там я и увидела снова этого человека из Парижского метро.
* * *
Отцовский дом в Подмосковье был небольшим, но включал в себя все блага человеческие: газ, электричество, горячую и холодную воду, а так же туалет с ванной комнатой. Отец не так давно сделал ремонт, хотел приезжать сюда летом.
Когда-то это была обычная деревенька, но не сейчас. Вместо старых домов строились коттеджи. Из Москвы хотели вырваться все, более-менее обеспеченные люди, жить рядом с лесом и рекой. Мне, можно сказать, повезло больше всех. Потому что дом отца стоял на краю деревни, на самом отшибе, до леса и реки – рукой подать. Вот это и навевало страх. Так как фонари заканчивались уже ближе к дому, а вокруг лежала темнота и тишина…
В этом доме я оказалась в канун Рождества. Приехала туда со своей подругой Ритой. Мы лишь намеревались обозреть наследство и уехать, решая, что делать с домом. Обосноваться или продать. Но когда мы собрались уезжать в Москву, моя машина сломалась. Нам предстояло ночевать в Подмосковье. И от этого было неуютно.
Сначала мы решили проблему пропитания. Прошлись по всем, так сказать, крестьянским домам, и накупили еды: мяса, картошки и овощей. И даже купили две бутылки наливки. Нам повезло, что было тепло, а деревенские жители даже радовались городским сумасбродкам. В какой-то избе нам один мужик продал фонарь. За этот фонарь мы ему заплатили с лихвой.
– Да вы не бойтесь, девки, – сказал нам напоследок довольный мужик, – Идите спокойненько. У нас тут все тихо. Охрана даже имеется. А хотите, я Симку кликну, она вас проводит.
– Это кто? – спросила я.
– Ясно дело, собака.
– Давайте, – согласилась Ритка.
Так мы и шли до дома. Ритка с фонарем, и я с Симкой. Вернее, Симка шла впереди нас. У нее были черные уши и нос, и палевый окрас, как у сиамской кошки. Наверное, из-за этого окраса собаку и прозвали Симкой.
– Слышишь, Марусь, – сказала Ритка, – Тут не просто можно жить. Тут нужно жить.
– Только не одной, – не согласилась я. – Тут жутко!
– Так у тебя же Озоновский есть.
– А еще нужно трое ребятишек, парочка собак и кошек. Тогда, может, я перестану испытывать страх от этого безлюдья. И то летом. Когда темнеет поздно, светает рано, а ночи светлые.
– Трусиха, – хмыкнула Ритка. – Начиталась легенд и мифов в своей Академии. Подумай только! Свой огород! Овощей, фруктов и ягод на всю зиму хватит. А еще завести кур, гусей и уток. Всегда будут яйца и мясо. Завести корову, и всегда будет молоко. И мясо, опять же. Ни на что не нужно тратиться. А летом в лесу землянику собирать и грибы. На зиму, опять же, столько банок закатать можно! Рай!
– А кто курам головы рубить будет? Озоновский? Ты представляешь его с топором в руках? Да и я не дам убить ни одной птицы! Не говоря уж о корове.
– Ничего, своих птиц – коров продашь. Купишь на эти деньги готовое мясо, – вышла из положения Ритка.
– Все у тебя так красиво, как в сказке, – протянула я. – Только Озоновский не будет здесь жить. Он истинно городской житель. Ему важна только его работа. На все остальное ему плевать. На весь твой рай с овощами и грибами, лесом и рекой, вместе взятыми…
