Рослый пожилой гражданин с плевком седых локонов, аккуратно зачёсанных от висков к облысевшей макушке, морщился, глядя на прилавок с сосисками. За стеклянной витриной прилавка были разложены аппетитные яства, обтянутые пищевой оболочкой, и даже у магазинной кошки, грациозно гарцующей вдоль продуктовых рядов, жадно текли слюнки. Она попрошайнически мурлыкала и кокетливо строила глазки владельцам торговых точек. Лицо пожилого человека было угрюмым и напряженным. В отличие от кошки, он не рассчитывал столоваться на дармовщинку. При виде цен на товары, его густые брови раздраженно пританцовывали, потрескавшиеся пухлые губы складывались в трубочку, а крылья величественного орлиного носа гневно раздувались. Он крутил головой из стороны в сторону, бросая взгляд на ценники то одним, то другим глазом, и раздраженно теребил съехавшие на кончик носа очки. Из-за угла соседнего отдела за ним тайком наблюдал молодой человек, делавший вид, что с особой тщательностью выбирает куриную тушку. На деле, он странновато крутил в руках умерщвленную птицу, поворачивая ее с боку на бок с видом знатока. К нему в руки попало ощипанное тельце птицы внушительных размеров; это был джерсийский гигант, и парень, деловито оценивая качество продукта, и даже глядя на внутренности через гузно, словно в подзорную трубу, косился на пожилого человека, небрежно пытаясь сохранить конспирацию. Вокруг суетились и толкались люди, слетевшиеся на распродажу в торговые ряды, торговцы смотрели на них с надменной зевотой. Маленькими перебежками от прилавка к прилавку, в полусогнутом состоянии, люди приценивались к товарам. Кто-то смотрел яйца на свет, кто-то стучал по арбузам, а некий странный покупатель в берете, заговорщически оглянувшись по сторонам, исследовал качество огурца, проведя несчастным овощем под носом, громко и протяжно шмыгнув. Пожилой гражданин, не обращая внимания на переполох вокруг, застыл в немом возмущении. Кошка подозрительно игриво обнюхивала его штанину, издавая кряхтящие звуки, и его желудок, в унисон с кошкой мурчал, ощущая рядом продукты питания. У пожилого человека, как говорится «сосало под ложечкой», но разум выражал протест деспотичным расценкам. Приложив немалое усилие, он тяжело сглотнул, вытянулся по швам и нервно потеребил ворот.
– Что за цены у вас, гражданочка? – спросил пожилой человек.
Крупная женщина, работница мясного отдела, надменно взглянула на него из-за прилавка. На ней был белый передник, из-под которого бесстыдно выступали исполинского размера молочные баки, гордо вывешенные на грудь, словно ордена за доблесть, в борьбе с демографическим кризисом. На голове продавщицы красовался глубоко сдвинутый на лоб кокошник с надписью: «МясТорг», из-под которого грозно выглядывали виртуозно выведенные синим карандашом витиеватые узоры бутафорских бровей. Женщина старательно чавкнула ртом и надула жевательную резинку в пузырь, в нетерпении глядя на покупателя. Приосанившись, она уперла руки в бока и исказилась в брезгливой гримасе:
– Покупать будешь? Или поглазеть пришел?
При слове «поглазеть» глаза мужчины невольно скользнули по откровенному декольте на блузе продавщицы, вызвав резкую вспышку эротической фантазии, в которой он был словно младенец у сосца партизанской мадонны. Пожилой человек покраснел и утерся платком. Женщина сразу же заметила робкий взгляд и спешно начала поправляться.
– Нахал! Извращенец! – взвизгнула она, и сутулый охранник, задремавший на посту, выпрямился на стуле, и выпучил стеклянные глаза, схватившись за кобуру для фонарика, наполненную карамельными конфетами так, словно внутри должен лежать вороненый наган. Все присутствующие оглянулись. Тайный наблюдатель небрежно отбросил тело убиенного джерсийца и приподнял брови.
– Все нормально, Федя, я разберусь! – сказала продавщица и наклонилась через прилавок.
– Меня зовут Люся. Заканчиваю в восемь. – шаловливо улыбнувшись шепнула она, и ловко засунула что-то в карман, в страхе отшатнувшемуся покупателю.
– Можно мне сосисок, кило… – растерянно сказал гражданин, опешив от неожиданности.
Получив в распоряжение прозрачный пакет с сосисками пожилой человек вышел на улицу. Немного покопавшись в кармане, он достал скомканную бумажку и развернув ее начал нервно поправлять очки. На бумажке был номер телефона. Он тут же смял несчастный клочок бумаги и занёс руку над урной, но, на секунду задумавшись, вновь его расправил и аккуратно сложил. Похлопав себя по бокам, человек запустил руку в глубь другого кармана и, тщательно исследовав содержимое, извлёк документ. Мелким текстом на нем было напечатано:
«Уважаемый, Георгий Гаврилович, вам необходимо явиться в нотариальную контору по указанному адресу, по вопросу наследства вашего покойного брата»
– Покойного брата! – в слух повторил Георгий Гаврилович поднимая очки на лоб. Все вопросы, касающиеся семьи вызывали у Георгия Гавриловича чувство тревоги и медленно наплывающего чувства недовольства. Он считал себя хозяином своей не самой интересной жизни, но, так или иначе, семья всегда исполняла роковую роль в его судьбе.
На минуту он погрузился в раздумья, но опомнившись, горько сплюнул и быстро зашагал по улице, по-солдатски размахивая руками и цокая словно конь набойками на протертом каблуке. Он немного прихрамывал и кряхтел при ходьбе; сказывалась старая трудовая травма, о которой никак не получалось забыть ввиду хорошо знакомой петербургским курильщикам метеозависимости. На небе бродили тучи, воздух был влажным и тяжелым, все говорило о том, что предстоят кратковременные изменения в погоде. В Петербурге стояло на редкость жаркое лето, улицы плавились от солнца, а у фонтанов выстраивались очереди из желающих подмыться бомжей, но на Георгии Гавриловиче был старый шерстяной пиджак в цвет широких брюк со стрелками, из-под которого выглядывала рубаха цвета фламинго. На ногах блестели контрабандные штиблеты, купленные у челночников при Горбачеве, и изрядно истасканные по кабакам в те же времена. Теперь Георгий Гаврилович надевал их только по особым случаям. В прошлом веке считалось, что для представителя рабочего класса у него был неплохой вкус, как на женщин, так и на одежду. Этому необыкновенному свойству характера он был обязан отцу, который даже на фронте отличался строгой аккуратностью гардероба, безупречным обаянием, манерами и, как следствие, успехом среди медсестер, одна из которых стала матерью Георгия Гавриловича.
Важно упомянуть о семье Георгия Гавриловича, которая всегда играла важную роль в судьбе нашего героя, вне зависимости от его желания. Мать была молодой художницей из хорошей семьи, практически не тронутой репрессиями, и великолепно играла на пианино. На войне оказалась как и все: потому что война началась. Отец Георгия Гавриловича обольстил ее с легкостью актера Ленфильма. Он был фронтовым врачом, героем войны и, конечно же, любимцем женщин. Жили небогато, но война закончилась, и постепенно жизнь встала на рельсы. После войны отец работал в НИИ, давал лекции и занимался научной медициной, он даже изобрёл мазь от герпеса на основе пчелиного мёда, за что получил много наград и похвалы от разных министерств и секретарей. Чудесное средство необходимо было обильно наносить на пострадавшую часть тела в течении трех недель и использовать вкупе с препаратами внутреннего применения. Мазь, как выяснилось, изготавливалась по народному рецепту, что не помешало отцу Георгия Гавриловича получить патент и обзавестись полезными знакомствами, неплохим жильем и другими подарками от благодарных людей в слипшихся штанах. Судьба сложилась так, что однажды его мазь попала не в те портки, и глава семейства исчез. Кто-то свыше пострадал от амурного недуга, и проходив с недельку с липким пахом, счел лекарственное средство обычным шарлатанским плацебо. Отец семейства просто испарился, будто и не было человека. Его супруга, конечно же, пыталась навести справки, но система отрицала его существование, награды и регалии. Человек перестал существовать на бумаге, на словах, и во плоти. Более того: люди, которые знали его, делали вид будто ничего не слышали о таком гражданине, и никогда его не видели. Человек исчез формально и физически. Ввиду столь абсурдных обстоятельств, члены семейства уже и сами начали сомневаться, в существовании такого человека. Но Георгий Гаврилович запомнил отца вечно улыбающимся, сморщившимся стариком с большим носом и николаевскими усами из-под которых всегда дымила трубка. Отец всегда был безупречно одет, от него пахло табаком и парфюмом. Он никогда не говорил о войне и её ужасах; тайком от матери он всегда говорил о женщинах, а при ней – о медицине и успехе его мазей. Сам Георгий Гаврилович не обладал способностями к медицине и коммерческому авантюризму, но женщин любил не меньше отца. Немало женских сердец было растоптано лоснящимися на солнце «фраерскими» туфлями, подобными тем, что сейчас были на нем. Немало было нимфеток, готовых сорвать с молодого инженера пеструю рубаху и брюки со стрелками. Но теперь он был немолод, и на склоне лет совсем перестал разбираться во вкусах и модных веяниях. Наступали двадцатые годы второго тысячелетия, и Георгий Гаврилович с грустью понимал, что остался где-то там, в сладком мареве ушедшей эпохи двадцатилетней давности. Открыв скрипящий шкаф, он просто надел на себя все, в чем когда-то блистал, и почувствовал себя вновь молодым и привлекательным. Сам того не подозревая, он с точностью игрока в дартс, попал в самое яблочко винтажной моды, вызывающей глубокое почтение у современной молодёжи. И даже самый отпетый хипарь, помешанный на барахолках, снял бы широкополую федору при виде этого пожилого пижона.
