В богато обставленной комнате в царских палатах было невероятно душно. Спёртый воздух, пропахший ладаном и длительной болезнью, заполнял огромную комнату, где на большой постели среди многочисленных перин и одеял терялся юноша с обезображенным оспинами лицом. Ему было жарко, хотелось глотнуть хоть немного свежего морозного воздуха, но медикус запретил идти у него на поводу. После последнего кровопускания стало совсем худо, и не только редкие посетители этой комнаты, но и сам юноша, прекрасно понимали, что жизнь его отсчитывает последние часы.
Вот уже прошло два часа, как его причастили, да и бросили здесь одного. Но юноше было уже всё равно. В эти две недели он прекрасно узнал цену дружбе, любви, верности и преданности. И цена эта оказалась на редкость скудной.
Верховный Тайный Совет обсуждал свои дальнейшие действия, даже уже не скрываясь и не понижая голоса, собираясь за дверьми этой опочивальни, приходить в которую они были вынуждены каждый день, чтобы не пропустить такого события, как смерть императора. Вот только в саму комнату, где лежал умирающий юноша, они не заходили, все за дверьми топтались. То ли заразы боялись, то ли просто видеть его не хотели, а он был слишком слаб, чтобы приказать. С тех пор как он отказался подписывать фальшивое завещание, его вообще никто, кроме слуг, да медикуса не навещали.
Ванька, друг сердечный, чтоб ему пусто было, только губы поджал, да фальшивку свою в трубочку скатал, после чего ушёл, даже не попрощавшись перед смертью. Вот она – цена дружбы, хотя какая это дружба, ежели тот же Ванька только и делал, что в сомнительные забавы его постоянно втягивал, да всё за родичей своих многочисленных просил. Разве же это дружба? Эх, если бы знать, что в той преданности и дружбе таится, то всех скопом своим последним указом на плаху бы повёл. А сейчас никто и слушать его не станет. Последнее заседание Совета и так прошло без него, хотя в то время он ещё мог передвигаться, оспины ещё не так обезобразили его лицо, но медикус, чтоб ему до конца жизни икалось, настоял на том, чтобы не тревожил никто его величество. Он бы и сейчас мог поприсутствовать, да слово своё последнее сказать, ведь соображать-то может, только проку от этого никакого. Поставили на нём все крест, да только и ждут, пока Богу душу отдаст.
А Лизка, да Катька, что ещё недавно в любви ему клялись, да в опочивальню зазывали, вообще нос сюда не казали. Видимо, так любили. Юноша хрипло рассмеялся в темноте душной комнаты.
Верховный Тайный Совет в полном составе уже Аньку на царствование зазывают. Но он ещё не умер! Твари. Все твари. Плохо только, что очень уж поздно он это понял. И ладно бы, что, поняв, сумел выкарабкаться, почитай, из могилы, тогда бы все они у него точно поплясали, в большинстве своём на эшафоте. Вот только костлявая уже протянула к нему лапы. Нет, не сумеет он исправить то, что натворили все эти уроды с его молчаливого согласия за все те малые годы его царствования.
Иной раз вообще мысли странные в голове бродили – а что, если его специально заразили, аль отраву какую посыпали? Ведь начал он зубы понемногу показывать, начал. И у Долгоруких на поводу пошёл, Катьку замуж позвав, чтобы они пока палки в колёса не вставляли. А вот Остермана как раз перед болезнью осаживать начал. Тот ажно дар речи потерял. Юноша снова засмеялся, чувствуя при этом, как по щеке потекла слеза.
Поздно. Ничего уже не исправить. Но как же страшно умирать, как же страшно.
Дверь приоткрылась, и в комнату вошёл поп какой-то. Затуманенный взгляд юноши уже не мог распознать, кто именно перед ним стоит.
– … Соборовать бы надобно… – долетело до юноши, а по его телу прошла болезненная судорога.
Палец священника коснулся его лба, и тут юноша вскочил на кровати и чётко произнёс.
– Велите сани запрягать! К сестрице своей Наташеньке поеду, – и он упал обратно на перину, а священник переглянулся с медикусом и принялся креститься, нашёптывая молитву, ведь Великая княжна Наталия Алексеевна уже год как преставилась.
– Государь, – ещё раз перекрестившись, поп тронул императора за плечо, сразу же почувствовав вместо уже привычного жара, едва ли не обжигающий холод. – Государь! – но юноша, бывший императором Российской Империи под именем Петра II, уже его не слышал. Он мчался в призрачных санях туда, где, как он надеялся, его действительно ждали и любили.
***
– Романов! Романов, да вставай же ты, – кто-то тряс меня за плечо, отчего я окончательно проснулся, всё ещё до конца не понимая, где я нахожусь, и кто позволил себе так фамильярничать со мной. Даже Ванька, чтоб ему черти отдельный котёл приготовили, никогда не называл меня просто по имени. Тем более, по фамилии, да ещё и тряся при этом, как дворовая собака пойманную крысу. Приоткрыв один глаз, я уже хотел было стражу кликнуть, чтобы схватили наглеца, да в застенки утащили, но тут же распахнул уже оба глаза и резко сел, оглядываясь по сторонам. Что это за место? Где, мать вашу, я нахожусь?!
Бедно обставленная комната, сомневаюсь, что в такой и дворовые живут, стол, пара стульев, две кровати, вот и вся обстановка. Надо мной стоит парень моего возраста, одетый, как последний нищий, штаны, белая рубашка всё без малейшей вышивки. А у рубашки ещё и рукава короткие руки почти полностью обнажены. Срамота какая.
И тут парень отошёл от меня, рывком открыл дверь, которую я вначале не увидел, вытащил оттуда точно такую же одежду, что на нём была одета, и бросил её мне.
– Романов, не тормози. Умывайся быстрее, да одевайся, мы же сейчас уже на урок будем опаздывать, а опаздывать никак нельзя, потому что первым стоит боевая магия у Долгова. Да шевелись, ты, что ты на меня уставился, словно не узнаёшь. Алле, это я Дмитрий Карамзин, и мы с тобой уже второй год эту комнату делим. – Этот парень помахал перед моим лицом рукой и, не увидев никакой реакции, ибо не знал я, что следует в такие моменты предпринимать, да и что отвечать ему, развернулся и, наконец, отошёл от меня. – Ты будешь вставать? Если нет, то я пойду. Будешь перед Долговым сам оправдываться, почему опоздал.
Господи, прости меня грешного, если это такой Ад специально для меня выделенный, чтобы как следует помучить, то не слишком ли суровое наказание? Да, грешен я был, в свои неполные пятнадцать лет попробовал, наверное, всё: и вино пил без меры, и трубку курил так, что круги перед глазами плыли. А уж про девушек и говорить нечего. Всякое было, даже с тёткой родной прелюбодействовал, было дело. Но всё-таки не слишком ли суровое наказание? Ведь я даже не понимаю, в чём его суть.
Карамзин покачал головой и направился к двери, чтобы осуществить свою угрозу и уйти, бросив меня здесь одного, а ведь я не знаю, что должен делать!
