Муха лениво ползла по окну, вроде и пытаясь пробиться на волю сквозь начищенное до блеска стекло, но в тоже время чувствовалось, что делает она это крайне неохотно. Изнывая от жары под прямыми лучами июльского солнца, она словно старалась отделаться от поставленной перед ней задачей. Наконец смирившись с безуспешностью попыток, муха последний раз ткнулась в стекло, затем, видимо, решила, что сделала все что могла, совесть у нее чиста и теперь она может «быть свободной». Все так же лениво и тяжело она оторвалась от окна и, сварливо жужжа, полетела в угол комнаты в тень шкафа, где должно быть решила отдохнуть и обдумать на досуге план нового побега.
Петрович, все это время наблюдавший за безуспешными попытками заключенной вырваться на свободу, язвительно усмехнулся: «Нет, дорогуша, просто так от нас не сбежать! Для вашего брата за форточкой есть сетка, а для заключенных покрупнее – железные решетки за окнами».
Но представление окончилось, и надо было занять себя чем-то другим. Петрович перевел взгляд на экран монитора с разложенным там пасьянсом, потом на не разобранную груду папок с делами на рабочем столе и грустно вздохнул: ни первое, ни тем более второе его совсем не прельщало: «Послеобеденное время, имею полное право на отдых».
Этот час после еды всегда томил его. Вроде бы можно и расслабиться, но, откинувшись в кресле и позволив себе десять минут сна, он мог провалиться в тяжелую дневную дремоту минут на сорок и потом битый час приходить в себя, тупо соображая, словно с похмелья, собирая мысли в кучу. А этого он не любил, Петрович всю жизнь старался подходить к работе ответственно.
В это момент он услышал в коридоре тихое шуршание с хорошо знакомым отрывистым сопением. Мгновенно встрепенувшись, Петрович крикнул в приоткрытую дверь:
– Валабин!
Шуршание стало удаляться.
– Валабин, только не делай вид, что не слышишь! Мухой сюда! – крикнул он громче и, усмехнувшись этой фразе, посмотрел за шкаф, где в тени должна была отдыхать его крылатая затворница, которая, хоть и была связана своею сущностью с его последней фразой, впрочем, также не спешила предстать перед ним.
Наконец дверь приоткрылась, и некто, которого, видимо, звали Валабин, бочком, слегка позвякивая ведрами, протиснулся в кабинет:
– Заключенный Валабин по вашему приказанию…
– Хорош уже, – прервал его Петрович. – Садись давай и не громыхай, поставь ведра.
Валабиин с готовностью уселся на краешек стула, ведра поставил рядом, швабру приставил к столу, затем, взглянув на Петровича, нерешительно взял ее в руки. Петрович внимательно посмотрел на него. Со шваброй, вертикально торчавшей в руках, тот был словно солдат на посту, державщий ружье. Петрович усмехнулся. «Служил ли Валабин в армии? Да уж, тот из него еще солдат! Не помню, надо бы заглянуть в его дело». Он продолжал смотреть на Валабина своим оценивающим и, как ему казалось, пронзительным взглядом.
Тот все так же сидел на краешке стула с собачьей готовностью выслушать приказание начальства. Хотя, впрочем, глаз он не опускал и особого страха в них не было. Лет ему было около сорока, среднего роста, слега склонный к полноте, но здешняя диета держала его в «хорошей форме», с проседью в волосах, которые, несмотря на короткую стрижку, были волнистыми, и при соответствующем росте и стрижке, в свое время, наверное, даже придавали ему вид актера из телесериалов.
Какой там киноактер, мелкий мошенник он. Статья 159. Заурядная личность – миллионами «не ворочал». Но было у него одно замечательное свойство – знал он множество разных историй и рассказывал их не хуже любого актера (из их районного театра). Похоже, многое в жизни повидал. Или наслушался. Да и память, видимо, у него была не плохая.
– Слышь, Валабин?! – решил проверить его Петрович. – А ты знаешь, сколько ступенек на нашей центральной лестнице?
Тот посмотрел недоумевающе, затем, видно, до него дошло:
– Это типа как в «Шерлоке Холмсе»? Проверяешь меня, начальник?
– Ну вот, – удовлетворенно сказал Петрович. – Холмса ты знаешь! Много книжек, что ли, в детстве читал?
– Нет, кино смотрел. А книжки люблю. Как там насчет библиотеки?
– Ты мне и без библиотеки уже по гроб жизни должен. Облегченные условия у тебя! Считай, как в санатории на курорте живешь, только лечебных процедур не хватает. Смотри доиграешься!
– Да я в натуре при понятиях, добро помню начальник, за мной не заржавеет! Все, что только не поперек правил, чтобы перед братвой по чести. Ты же меня не первый год знаешь, пустой базар не сею…
– Хорош уже, – прервал его Петрович, – строишь тут вора блатного, фармазонщик ты стриженный! Давай на русский переходи. Я и так устал ваши малявы переводить! Еще шкрябают, понимаешь, на «огрызках» почеркушки, будто на докторов их всех учили.
– Да ты что, переводчиком меня припрячь хочешь?
– Шутка так себе, – поморщился Петрович. – Прекрасно знаешь, чего мне от тебя нужно. Видишь, у меня время законного отдыха. Давай организуй одну из своих историй, только не слишком длинную, у меня времени мало осталось.
– А-а, ну почесать языком мы завсегда рады. Оно… это… как говорится, не мешки ворочать! – Валабин приставил швабру к столу и расслабленно откинулся на спинку стула. – Еще чайку бы мне, начальник, а то в горле пересохло.
Петрович налил в чашку кипятку из стоящего на столе чайника. Из стола вытащил заварочный пакетик, подтолкнул пачку сахара и ложку.
– Не, с сахаром не буду. А вот булочку бы к чаю?
Петрович молча вытащил пачку печенья и поставил ее на стол.
– Я уже и не знаю, кто у нас здесь кем командует, – пробурчал он.
Валабин взял пачку печенья, с кислой физиономией повертел ее в руках.
– Вот ты, Петрович, взрослый уже человек, а суешь в себя всякую гадость! У тебя ведь есть жена, теща, мама, слышал, жива и в здравии. Разве не могут они тебе напечь пирожков домашних или печенья?
– Да заняты они все, работают, их тоже пожалеть надо.
– Вот когда потеряют мужика своего в расцвете лет, тогда поймут, кого жалеть надо было! Ты ешь эту химию, а потом жалуешься: «Гастрит у меня от вас, скоро язва будет!» Обедаешь черти чем, – Валабин показал на ведро с мусором у стола, из которого, словно поднимавшееся на дрожжах тесто, пытались выпрыгнуть две пачки быстрорастворимой лапши. – Лень до столовой дойти?
– Да знаю я, что это редкостная дрянь! – отмахнулся Петрович. – И жена мне ее покупать не разрешает. Но, понимаешь, нравится мне эта гадость! Вот и позволяю себе иногда на работе.
– Да, слабые мы, люди, немощные человеки, – вздохнул Валабин, доставая печенье. – От питания, Петрович, все хвори, ну или большая их часть. Ладно, спасу тебя на этот раз. Отравлюсь за тебя этой химией.
