2030 год. Четвёртая волна тринадцатого карантина при всемирной флавивирусной пандемии.
– Как Вы считаете, профессор Сурков, это будет иметь последствия? – спросил, как бы невзначай, молодой аспирант. В стеклах его новых очков мерцали многочисленные светодиоды только собранной Машины, возвышающейся от серого пола до обшитого металлом потолка.
Старый доктор технических наук покряхтел, а потом забрал со стола какие-то бумаги, и, пробежавшись по ним глазами, поднял томный взгляд на ученика.
– Я так и не понял, что потребовал от нас тот человек в военной форме, – продолжал студент. – Вы что-то одобрили, но я никак не пойму, что именно – даже теперь, когда вся работа, следуя из Ваших инструкций, выполнена. При том, что задание было проще многих тех, которые мы выполняли даже на лабораторных работах ещё на первых двух курсах, меня не покидает ощущение значимости миссии. Почему не скажете суть конечной цели?
– Знаешь, что бывало сотню лет назад с теми, кто совал свой нос в военные дела? – профессор позволил себе присесть на металлический, холодный табурет. – Сказали сделать – и что толку убеждать, что толку составлять неутешительные прогнозы? Вот возьми, да выйди отсюда с пустыми руками. Ты да я… Мы же иностранцы, не здешние, у нас права на гостайну меньше, чем у любого другого гражданина этой немноголюдной державы. Выйдешь за порог – тебя прихлопнут. Не убежишь.
Студент резко выдохнул.
– Я не соглашался.
– Я тоже, Сереженька, не соглашался. На это.
– И что же мы сделали?
– Продали будущее, и за это получили зарплату, ничего нового, как видишь… Деньги намного большие, чем там, в Киевских институтах по исследованию искусственного интеллекта… Только, скорее всего, эти виртуальные бумажки нам уже не понадобится.
– Почему?
– Потом увидишь, – профессор горько усмехнулся и стал около пульта управления. – Задача выполнена – мы написали программу.
Дверь в тёмную комнату скрипнула. За ней никого не было, однако оттуда донесся звонкий голос. Слишком красивый, как для человека, и от того ужасающий.
– Попрошу удалиться, – приказала Машина.
Юра лежал, сложив ладони на мокрой груди и уставившись в потолок. Он проснулся, потому что сверху что-то капнуло. Неопознанная, липкая жидкость, такая же тёмная, как и любая другая – вся она замочила бывшему преподавателю биологии светлую рабочую рубашку. Вода, масло, кровь? Должно быть, лишь грязь и вода – откуда в мёртвом мире браться последним двум? И в этой грязи, естественно, радиация. Да-да, она должна была остаться. Злая и беспощадная, убийственная, та, что уже убила целый мир.
Скорее всего.
Закрыл глаза. «Нет, тут темнее», – подумал он и открыл. И стал вспоминать, что же ему ещё снилось. Он делал это каждый день, с этого начинал своё утро. Если, конечно, это было утро. Может быть, биолог спал по три часа, и, высыпаясь, пробуждался от тревожных снов, а может, дремал целыми сутками, потому что уже успел привыкнуть к назойливой голодной боли.
Во времени сориентировать его было нечем. Педагог жил в старом призраке коммунистического строя, которого немногочисленные обыватели обозвали «железобетонным гробом» – шутя, иронизируя, и понимая, что больше отсюда не выбраться, какие бы светлые надежды никто среди этих же обывателей не возлагал.
Они были простыми прохожими Бугской улицы в Очакове, одними из тех немногих, кому повезло вовремя открыть чей-то уличный погреб и спрятаться от бомбардировки. Про атаку никто не предупредил, всё случилось спонтанно, в один из мрачных январских дней – тогда, когда вместо металлических бомб люди ожидали выход очередной модели смартфона. Беда вознесла свою руку над приморским городом, окутав тот неизвестностью, которая осталась за люком хранилища.
Преподаватель привстал с холодного пола. Про здоровье можно было уже давно забыть, ещё тогда, когда они, с ещё двумя очаковцами, оказались в непредназначенном для жизни погребе. Подстелив под голову куртку, как-то выживали, ожидая вообще непонятно чего. Рано или поздно, но выйти надо – не помирать ведь ему, молодому и некогда полному жизненных сил мужчине, прямо здесь, прямо землей.
Наверное, выглядели они и без смерти как мёртвые; вот вылезут из земли, и будут, как черви, погибать от палящего очаковского солнца, подставляя серые лица под тёплые лучи…
Но это потом. Это тогда, когда биолог наберется отчаянности и глупости открыть ржавый, выкрашенный только с наружной стороны люк, и выберется из четырёх железобетонных стен, и вдохнёт тяжёлого воздуха, что застыл под такими же тяжёлыми облаками.
А сейчас им ещё надо немного помёрзнуть в чёрном подвале.
Придя в себя, Юра снял рубашку, оставив на себе более-менее сухую майку. Биолог направился повесить первую на стеллажи с консервами, которые были их единственными, пусть и, по сути своей, мародёрскими припасами. Он расправил пальто, перед этим служившее импровизацией матраса. Отряхнул его от прилипшей из-за влаги пыли.
Учитель недовольно шмыгнул носом.
– Доброе утро, Юрий Григорьевич, – услыхал он голос ученика.
– И тебе того же, Петя, – ответил биолог. – Ты спал?
– Нет. – Пятиклассник печально покачал головой. – Несколько часов… – Он вспомнил, что, скорее всего, прошло меньше времени – или быть может, больше, поэтому, чтобы с него не потребовали определённых временных рамок, решил не упоминать их в своей речи вовсе. – Тётушке Сене стало нехорошо, пока Вы спали. Я думаю, у неё жар.
– Что же ты меня раньше не разбудил! – Воскликнул Юра и тут же подошёл к пожилой женщине, кутавшейся в дорогую, но уже испорченную сыростью подвала шубу. Увидев биолога, она оживилась.
– Юрочка!
– Как Вы себя чувствуете? – Быстро спросил учитель, но мог, собственно, и не спрашивать.
Есения Павловна, попытавшись ответить, закашлялась. И этот кашель биологу совсем не понравился. Жестом он попросил старушку подать ему платок, в который она выбивала свою хворь – и не только свою затаившуюся смерть. Юра аккуратно принял кусок ткани, отблагодарив Бога за то, что при почти полном отсутствии света он смог разглядеть на белом платке то, что ему, говоря честно, хотелось видеть меньше всего. Он не знал, сколько спал, и потому не понимал, почему хворь столь внезапно и столь ярко стала себя проявлять только сейчас.
– Есения Павловна, у Вас… – Юра запнулся, задумавшись, к чему может привести установление диагноза. Совершенно и безоговорочно летального диагноза, в их случае. Туберкулёз лечить нечем, да и условия здесь такие, что вскоре биолог понял, почему болезнь проснулась в старушке так быстро. Она – первая, дальше будут они с Петей. Чёртова сырость… Выберет, у кого иммунитет немножко слабее, да задушит однажды, и разорвёт в клочья лёгкие. Самое печальное – умрут ведь, скорее всего, не от того, что заразились, а от того, что просто ослабли и дали бактерии волю распоряжаться жизнью заболевшего.
