Я был изможден.
Я ходил кругами по комнате, пытаясь выиграть спор в Сети. Андреа смотрела на меня. Или мне казалось, что смотрела. Я не мог точно сказать, потому что пялился в свой телефон.
– Мэтт? Мэтт?
– А, что?
– Что происходит? – спросила она с отчаянием в голосе, которое появляется у людей в браке. Точнее, в браке со мной.
– Ничего.
– Вот уже час ты не отрываешься от своего телефона. Ходишь кругами и натыкаешься на мебель.
Мое сердце бешено колотилось. В груди была тяжесть. Бей или беги. Я чувствовал, что в Интернете меня припер к стенке кто-то, кто живет в восьми тысячах милях от меня и кого я никогда в жизни не увижу, но этот кто-то успешно загубил мои выходные.
– Мне просто нужно кое с чем разобраться.
– Мэтт, хватит уже.
– Мне просто нужно…
Вот какая штука с нашей психикой: так много вещей дарят нам сиюминутное счастье, но эти же вещи играют с нами злую шутку в отдаленной перспективе. Мы отвлекаемся, хотя на самом деле то, что нам нужно, – это познать себя.
– Мэтт!
Часом позже мы ехали в машине; за рулем была Андреа. Она бросила на меня быстрый взгляд.
Я уже не смотрел в телефон, но крепко сжимал его в руках, как монашки обычно сжимают четки.
– Мэтт, с тобой все в порядке?
– Да, а что?
– Ты выглядишь потерянным. Ты выглядел так, когда…
Она осеклась на словах «когда у тебя была депрессия», но я знал, что́ она хотела сказать. К тому же я чувствовал, что депрессия и тревога подбираются ко мне. Что они уже близко. Словно ореол воспоминаний, до которого я почти мог дотронуться в спертом воздухе салона.
– Я в порядке, – соврал я. – В порядке, в порядке.
Всю неделю я валялся на диване, провалившись в приступ тревоги, одиннадцатый по счету.
Я боялся. Не мог не бояться. Страх – неотъемлемая часть тревоги.
Приступы участились. Я начал волноваться о том, к чему это приведет. Казалось, что отчаянию нет предела.
Я пытался переключиться. Опыт, однако, подсказывал мне, что алкоголь – вариант неподходящий. Поэтому я делал то, что когда-то помогло мне выкарабкаться. То, что я забывал делать в повседневной жизни. Я внимательно следил за своим рационом. Я занимался йогой. Я старался медитировать. Я ложился на пол, клал руки на живот и глубоко дышал – вдох-выдох, вдох-выдох – и сосредотачивался на прерывистом ритме своего дыхания.
Все давалось мне сложно. Даже выбирая, что надеть утром, я мог расплакаться. Не имело никакого значения, что раньше я уже испытывал это. Когда у вас болит горло, вам не становится легче только потому, что когда-то оно уже болело.
Я пытался читать, но мне было сложно сконцентрироваться. Слушал подкасты. Смотрел новые сериалы на Netflix. Заходил в социальные сети. Я старался выполнять свою работу досконально и отвечал на все электронные письма.
Я открывал глаза по утрам, хватал телефон и молился найти там хоть что-то, способное отвлечь меня от самого себя.
Но – внимание, спойлер! – это не работало.
Мне становилось хуже. Почти все способы переключить внимание затягивали меня все глубже в отчаяние. Как в «Четырех квартетах» Т. С. Элиота, я был «в отчаянье отчаявшимися от отчаянья»[2].
Я с ужасом пялился на неотвеченное электронное письмо и не мог написать ответ. Затем я заметил, что когда заходил в Twitter – мою онлайн палочку-выручалочку по отвлечению внимания, – тревога усиливалась. Даже просто листая ленту сообщений, я чувствовал, как мои душевные раны обнажаются.
Я читал новостные сайты – еще один способ отвлечься – и совершенно не понимал, о чем читаю. Осознание того, как много страданий в мире, мешало мне трезво взглянуть на свою боль. Я чувствовал бессилие; чувствовал себя жалким оттого, что парализован своим незначительным горем, в то время как в мире так много горя настоящего. Мое отчаяние росло.
Поэтому я решил хоть что-то сделать. Я вышел из Сети.
Я решил не заглядывать в социальные сети, настроил автоответчик на своей электронке, перестал смотреть и читать новости. Я не смотрел ни телевизор, ни видеоклипы. Я избегал даже журналов. (Во времена моего первого нервного срыва каждый раз перед сном в моем сознании вертелся лихорадочный калейдоскоп ярких образов со страниц журналов.)
Когда я отправлялся спать, то оставлял свой телефон на первом этаже. Я старался чаще бывать на свежем воздухе. На моем ночном столике царил хаос из каких-то проводов, гаджетов и книг, которые я даже не брал в руки. Так что я навел порядок и здесь.
Я выключал свет в доме и пытался как можно чаще находиться в темноте – так иногда справляются с мигренью. С тех пор как в двадцать лет меня впервые посетили суицидальные мысли, у меня появилась идея: выздоровлению способствует некая жизненная правка. Генеральная уборка.
Приверженец минимализма Фумио Сасаки сказал: «Счастье в том, чтобы владеть малым». Во время первых панических атак я избавился только от тяги к алкоголю, сигаретам и крепкому кофе. Теперь, годы спустя, стало понятно, что я был перегружен чем-то более глобальным.
Речь о жизненном перегрузе. И конечно, о перегрузе технологическом. Единственное, что я позволял себе во время моего выздоровления – помимо машины и кухонной плиты, – были ролики по йоге на YouTube, которые я смотрел на экране с пониженной яркостью.
Тревога не исчезла волшебным образом. Конечно нет. В отличие от моего смартфона у тревоги нет функции «отключить».
Однако мне не становилось хуже. Процесс замер. А спустя несколько дней я почувствовал себя спокойнее.
Я довольно быстро встал на знакомый путь выздоровления. Воздержание от стимулирующих веществ – их список не ограничивается алкоголем и кофеином, он гораздо длиннее – это часть пути.
Если коротко, я снова начал ощущать себя свободным.
