Странная эта штука жизнь, странная… Вот вроде бы все люди одинаковы и одновременно разные. Все любим бейсбол и бургеры, но кому-то по душе Луи Армстронг, кому-то Майкл Джексон, а кому-то эта молодая выскочка Бритни Спирс. Вот и окружающий мир мы любим по-разному: иные в восторге от огней Лос-Анджелеса, другие от кипучей динамики Нью-Йорка, третьи от ленивой суеты Майами, а я люблю туманы моего родного Лайк-Сити… Они восхитительны и, как добрые волшебники, делают сказкой всё вокруг. Мне всегда нравилось, взяв кофе, приходить сюда на эту лавочку на набережной, у моста, с изящным двухрожковым фонарём и смотреть на туманы, чувствовать их, играть с ними…
В моём укромном уголке мне всегда спокойнее, он даёт мне силы и забирает печали. Я помню тот самый первый раз, когда я сбежала от серости государственного приюта, где я в одночасье став сиротой, вынуждена была выживать с самого детства. В тот роковой день, который отнял у меня всю семью, я нашла его… Я, озлобленная на всех и вся девочка, нескладная и несуразная, больше похожая на взъерошенного воробья, с бешеным глазами вылетела на эту набережную. Перейдя на шаг, я села на скамейку под фонарём перевести дух, да так и осталась здесь, поражённая увиденным…
И сегодня я вновь, как та девочка много лет назад, смотрела на эту сказку, пытаясь забыться… Вот громада моста вырастает фермами и опорами из густого молока и уходит через сотню метров снова в туман… По нему, громыхая колёсными парами, непрерывно выскакивают поезда то в сторону Канады, то приходящие к нам, и я считаю вагоны:
– Один, два, три, четыре…
В дымке виден и самый край маяка с его огненно-красным, живым и трепетным светом, слышны гудки судов на озере, шум порта… И я вновь принцесса, смотрящая в эту белую сказку и верующая в то, что там, за пеленой, стоит замок с ажурными башенками и шпилями или большие белые парусники, а, может быть, эльфы и гномы или озорные русалки и нимфы, ну и конечно же принц…, красивый, статный, во всём белом…
Но вот кофе заканчивается, туман начинает редеть…, а мне приходится идти домой… До скорой встречи, мои старые друзья, я обязательно к вам вернусь…
– Лизи, это тебе, – протянула мне письмо тётя Сара, как только я вошла в дверь, у которой я нашла приют в небольшой двухкомнатной квартире.
На самом деле меня зовут Эльза, но родители звали меня Лизи, это более нежное и мягкое звучание нравилось мне намного больше.
– Что это? – уставилась я на белый конверт у неё в руках. – Впервые получаю нечто подобное,– диву давалась я.
– Девочка, это письмо, оно лежало в почтовом ящике. Я сегодня свою почту доставала, а там это лежит, странное какое-то без марок и штемпелей, обратный адрес не указан…
– Спасибо…, – ещё больше растерялась я, но конверт взяла.
Когда хотела уже закрыть дверь, услышала:
– Лизи, как у тебя с работой, нашла что?
– Тётя Сара, пожалуйста, потерпите ещё немного, скоро и я добытчиком стану в нашей маленькой семье. Вот незадача, уже многие места по объявлению обошла, но мне везде отказывают, даже в уборщицы не могу устроиться. Как только мой паспорт в руки берут, сразу меняются в лице, как будто там не Эльза Джонс написано, а Дьяволица Преисподняя. Дальше ещё интереснее: швыряют мне документ в руки, чуть ли не крестятся, освещая себя крестным знаменем, а потом убегают прочь, как от прокажённой. И так два месяца уже почти! – поникла я ещё сильнее.
Нелегальные мигранты быстрей на работу устраиваются, чем я, и что им надо непонятно? Последнее время итак настроения нет, а сегодня, когда мне отказали в очередной раз и чуть ли не бегом от меня убежали, я совсем растерялась.
– Лизи, детонька, не знаю даже. Поговорю со своим племянником, может, он тебя куда пристроит. Конечно, подожду, не выгоню же я тебя горемычную. Грех такой не возьму, а куска хлеба мне не жалко.
– Тётя Сара, – схватила её за руку я, – обещаю не злоупотреблять вашей добротой, как только найду работу сразу всё отдам, себя не пожалею. Вы же меня знаете…
– Знаю, Лиз, мне дорога память о твоих родителях, да и виновата я перед тобой, поэтому не гоню работать, продержимся как-нибудь, не горюй…
– В чём вы виноваты? Да ни в чём вы не виноваты, мама с папой в аварии погибли, в этом нет вашей вины.
– Да нет, перед тобой, что позволила в приют отдать, намыкалась ты там, девонька. Муж мой, пусть ему икается на небесах, был категорически против, а я что, хоть и бойкая на язык и вроде спуска не дам, но супротив него, как тростинка на пути поезда. Ты же помнишь какой он был огромный, кулак, как у меня голова! Всю жизнь по его указке жила и слова против сказать не могла и как меня угораздило с ним схлестнуться?! А отвёл бы Господь, и жизнь по-другому сложилась… Сын бы жив остался, да и дочь не уехала во Флориду, да и тебе помощь и опека была…
Она внезапно захлюпала носом, растирая по морщинкам скупые старческие слёзы. Я подошла к ней и обняла, крепко прижав к себе.
– Знаю, тётя Сара, вы ни в чём не виноваты. Я всё понимаю, мне было эти восемь лет непросто, но вы меня не покидали и навещали иногда. Спасибо вам за это, да и сейчас не бросили, приютили. Не знаю что бы я без вас делала, погибла, наверное. У меня там даже друзей не осталось, со мной никто не хотел общаться, обходили меня стороной. Я, конечно, не сильно и горела желанием. Сначала по родителям тосковала, потом чувствовала себя изгоем и чужой там. Даже когда захотела подружиться с одной девочкой, она на меня так странно посмотрела и просто ушла, не сказав ни слова. Все от меня бежали, как от чумы, я даже не знаю, что и думать…, – развела я руками. – Теперь вот и с работой никак не складывается.
– Всё наладится, милая… Ты девушка добрая, работящая, жизнь таких хоть и бьет, зато потом вознаграждает, потерпи немного…
– Ничего…, не я одна такая… Мне повезло познать родительскую любовь, многие люди и этого не видели. Как дом сгорел, что от родителей мне достался, так у меня даже ни одной фотографии их не осталось.
– Дак, Лиз, у меня есть, кажись, одна фотокарточка, идём скорее! – и она побежала в свою комнату, а я за ней, швырнув увесистый белый конверт себе на кровать.
Рылась она в комоде долго, пока не протянула мне небольшую фотографию, где действительно были мои родители, и я в середине, где мне всего десять лет. Она была сделана за месяц до трагедии… Это самое яркое воспоминание, перед тем как я их потеряла навсегда… Горло сдавило спазмом… С любовью в глубине глаз, я трепетно поглаживала контуры их лица…
–Родные мои…, царствие вам небесное… Почему вы так рано ушли? Кого мне теперь называть мама и папа…
Слёзы всё-таки прорвались и закапали, скатываясь по щекам вниз. Не могла это контролировать, это не зависело от меня… Эта боль въелась в меня навсегда, да я и не хотела с ней расставаться…. Это моя ноша, и я всё выдержу, а родители мои живы, пока я жива и дышу….
