Глядя в бесовские тёмные глаза, я чувствую себя униженной и оскорблённой. Хотя и не имею права теперь вообще что-то подобное ощущать. Сама приняла решение отдаться этому страшному человеку. Сама! Так какого чёрта мысли лезут ненужные? Не так-то просто оказалось на деле то, что ещё вчера представлялось лёгким?
Колени затекли, но ёрзать не осмеливаюсь. Нельзя приводить Его в бешенство. И без того глаза у него горят, как два адских факела, до мурашек пробирают. Он возвышается надо мной, как гора, а мой взгляд прикован к мощной фигуре. Обнажён по пояс, под моими пальцами ремень из жёсткой кожи, и он расстёгнут. Шакал выжидает, не произнося ни слова. Рука его лежит на моей голове, и я вздрагиваю, чувствуя, как он наматывает волосы на кулак.
Напряжение витает в воздухе, меня бьёт озноб. Каково это будет, лишиться невинности с человеком, для которого я не более, чем товар? Пушечное мясо, как цинично заметил мой родной брат. Брат, отдавший меня на растерзание этому зверю. И это — правда моей жизни.
— Ты уснула там?
Голос с хрипотцой, низкий, глубокий, хлещет, словно кнут, в мёртвой тишине. До боли закусив губу, я зажмуриваюсь, и медленно, непослушными пальцами, тяну штаны вниз. По телу бежит дрожь, накатывает паника. До меня дошли слухи, будто Шакал предпочитает опытных женщин. А я — девственница. Когда он поймёт это, мне несдобровать. Накажет. Но как?
Его терпение на исходе. Я вскрикиваю, скорее от неожиданности, когда он резко тянет меня за волосы, принуждая приподниматься с колен. Покорно встаю, страшась взглянуть в его лицо. Но неизбежное происходит, он наклоняется, и я холодею. В глазах его, цвета выдержанного коньяка, плескается угроза. Левую щёку рассекает жуткий шрам, задевающий нижнюю губу. Желваки играют, и я даже слышу скрежет зубов.
— Так дело не пойдёт. — рычит мне в лицо, заставив откинуть голову, и шарит взглядом по моей груди. — мне обещали нормальную бабу, а ты — дохлая мышь. Мужика никогда не видела?
Хочу признаться, что видеть-то, конечно, видела, но и только. И не могу вымолвить ни звука. Язык парализован от страха, и страх этот, видимо, легко проклёвывается в эмоциях. Шакал хмурит угольно-чёрную бровь, вытаскивает руку из моих волос, но вздохнуть от облегчения, мне не дозволено. Треск ткани смешивается со звоном у меня в ушах, и платье падает на пол. Вернее, то, что от него осталось, жалкие обрывки.
Машинально прикрываюсь скрещёнными руками, но, осмелившись глянуть на Шакала, обречённо роняю руки вдоль тела. Его ноздри раздуваются, пока оценивающий взгляд скользит по мне. Нижнее бельё дорогое, чёрное, с кружевами. Всё, что напоминает об ещё недавней, безбедной жизни. То, что не успел спустить в счёт долгов брат, это моя одежда и золотые серьги, подарок родителей на восемнадцать лет. Сейчас они в моих ушах, изящные капельки с крохотными сапфирами.
Папа смеялся — камни под цвет моих глаз.
Я закрываю глаза, когда Шакал рывком, снимает с меня трусики. Но тотчас распахиваю, услышав хлёсткий приказ:
— На меня смотри!
Он злится, а у меня душа уходит в пятки. Приблизившись на шаг, не прерывая тягостного зрительного контакта, шепчет мне в ухо:
— Раздвинь ноги.
Я повинуюсь. Бессловесно, обрекая себя на мучения. Ибо той, что добровольно пришла продать своё тело, уже нельзя противиться и выражать недовольство. Горячая ладонь накрывает лобок, слегка массирует, продвигаясь глубже, и моя дрожь усиливается. Прищурившись, Шакал проникает в лоно двумя пальцами, я невольно сжимаюсь, и его глаза темнеют. Теперь на меня смотрит сама ночь. Боли пока нет, но она настигнет. Ведь он не остановится, доберётся до девственной преграды, и тогда… Что тогда?
Велит вышвырнуть меня вон? Если это случится, нам с братом конец. Ему включили счётчик, сумма долга с каждым днём обрастает процентами. Взять деньги неоткуда, всё, что можно было продать, давно продано. Даже наш дом в престижном районе города под залогом у банка. Мы в ловушке.
Меня грубо ласкают пальцами, игриво потирают клитор, но я настолько зажата и испугана, что не ощущаю никакого удовольствия. Хотя частенько, в ванной, балуюсь запретными играми сама с собой и знаю, где чувствительные точки. Сейчас меня одолевает только безысходность. Пусть бы всё скорее закончилось! Я готова отдаться Шакалу, ради тех денег, что он платит проституткам. Говорят, немалые. В эту ночь я тоже проститутка, согласная выполнить любую прихоть хозяина. Стыдно? Ещё как! Но выбора нет. Меня его лишили.
Его взгляд становится задумчивым, когда палец, проникнув дальше, натыкается на препятствие. Словно не веря, проделывает это снова, и убеждается в догадке. И я понимаю, что проиграла. На смуглом лице, обезображенном шрамом, вдруг появляется хищная усмешка. А Шакал, шумно выдохнув, чеканит прямо мне в губы с едва уловимым акцентом:
— Оп-па… Что, сплетни наслушалась, потому трясёшься? В курсе я, какую ересь обо мне болтает молва. Запомни — я люблю невинных девочек. Сегодня ты будешь кричать от наслаждения, и молить о пощаде. Поверь, я словами не раскидываюсь. Хочешь бабла — придётся заработать. И о-очень постараться, иначе уйдёшь ни с чем. Давай, заставь меня возбудиться.
И вновь захватывает беспомощность. Я думала, что всё будет по-другому, что меня просто оттрахают, а в реальности предстоит «работать» самой. Вот только чем удивить искушённого самца?
МАРИНА
Устроиться санитаркой мне повезло — взяли в одну из частных стоматологических клиник. На полставки. Крёстный помог, у него там жена работает заведующей отделением. Брат, услышав о моей работе, а главное, о мизерной зарплате, схватился за голову и начал орать, что я дура.
— Ты соображаешь, нет? — в его голосе даже визгливые нотки проклюнулись, что неприятно меня поразило. — какая, к чертям, больница, какая уборщица?! Ты, реально, думаешь, что мы протянем на твои жалкие гроши?!
— А у нас есть выбор?
Говорить с Витьком в таком тоне мне далось нелегко. А как ещё я могла его успокоить? У него самая настоящая истерика, и я не представляла, как с этим справиться. Лишний раз напоминать брату о том, что он сам виноват в наших несчастьях, поостереглась. Не время кидать камнями, нужно держаться вместе и решать проблемы. Да, драить полы по восемь часов — не предел мечтаний, тем более, мне пришлось бросить учёбу в ВУЗе, и о карьере журналистки можно забыть. Но те несколько тысяч, что остались на счетах, нас не спасут. Всё, до чего дотянул лапы мой азартный братец, спущено.
— Дядя Серёжа сбрендил, на старости-то лет? — не унимался Витька, расхаживая по кухне и брызжа слюнями, — нет, скажи, он сбрендил? Нормальной должности в этой грёбаной больничке не нашлось?! Удружил, млять! Сами жрут от пуза ездят отдыхать на Мальдивы, а ты будешь говно вытаскивать?! Ни хрена, у него понятия дружбы! Да отец бы в гробу перевернулся, если бы узнал!
