О том, что я плохая дочь, мне стало казаться ещё в юном возрасте, несмотря на то что не помню практически ничего из детства вплоть до шести лет. Только несколько ярких впечатлений и несокрушимая уверенность в том, что я могла бы быть гораздо лучше. Нет, родители меня не били и редко ругали за детские проделки, но я чувствовала, что разочаровала их, причём самим фактом своего рождения. Скажете, ребёнок в таком возрасте не может констатировать столь сложную эмоцию, как разочарование, и будете правы. Всё по полочкам я разложила уже будучи взрослой и не без помощи психолога. Поэтому правильнее будет сказать, что все мои ощущения сводились к простому выводу – "я плохая дочь".
Я родилась 27 января 1987 года. Согласно новейшей истории, в этот день Горбачёв объявил на пленуме ЦК КПСС о новом государственном курсе – перестройке. Это знак, без сомнений. А иначе как объяснить все невзгоды моей довольно унылой до средних лет жизни.
Я поздний ребёнок для обоих родителей. Маме было тридцать два, когда она обнаружила, что беременна, а отцу – тридцать пять. Перспектива моего появления на свет для них стало большой неожиданностью, хотя оба знали к чему приводит секс. Аборт маме отказались сделать из-за серьёзного заболевания сердца, и родители были вынуждены расписаться. Думаю, папа мог отказаться от брака, но по каким-то собственным, никому не озвученным причинам проявил благородство. А может ему надоело быть одному. Или наличие внебрачного ребёнка могло повредить его карьере. Кто знает? Он мне об этом так и не рассказал. Даже на смертном одре. Мама, на сколько я знаю, в то время не горела желанием становиться ни женой, ни матерью. Впрочем, перспектива стать матерью-одиночкой, родившей вне брака, в конце восьмидесятых была ещё менее заманчивой. В общем, к несчастью для родителей и к счастью для меня, мне позволили родиться. Кстати, я не всегда так думала. Лишь достигнув возраста родителей, родив собственного ребёнка, пережив развод и пройдя длительную психотерапию, я поняла, что появиться на белый свет и жить, это счастье.
Любовью меня назвали в честь двух абсолютно непохожих друг на друга актрис. Мама обожала творчество Любови Орловой. Это было видно невооружённым взглядом: макияж, цвет волос и причёска, выбор одежды – всё копировало образ любимой актрисы. Она никогда не пропускала передачи, посвящённые творчеству Любови Петровны, или фильмы с её участием. Папа восхищался Любовью Полищук, особенно в “Двенадцати стульях”, но скорее, как женщиной – яркой и непосредственной, чем как актрисой.
Меня рано отдали в ясли, в полгода. Конечно, мама могла сидеть со мной дома аж целый год, но в то время отпуск по уходу за ребёнком не оплачивался. Да и ей, скорей всего, было скучно дни напролёт посвящать младенцу, в то время как на работе она могла встретиться с интересными людьми или даже знаменитостями, приезжавшими в наш город на гастроли. И вот, ввиду сложившихся обстоятельств в августе 1987 года я впервые увидела своих сокамерников. Это, конечно, я сейчас фантазирую, день прихода в детсад я не помню и помнить не могу. Я уже упоминала, что плохо помню первые пять-шесть лет своей жизни. Однако одно событие и последовавшее за ним первое наказание врезались в память накрепко. Мне тогда было пять лет, я всё помню, будто это случилось вчера.
В детском саду помимо положенных двух воспитателей на группу у нас была ещё нянечка. Её имя-отчество уже стёрлось из моей памяти за давностью лет, пусть будет условная Нина Петровна (да простят меня все Нины Петровны, работавшие когда-либо нянечками в детских садах). Все дети боялись её, как огня. Мне кажется, даже воспитатели старались лишний раз не злить нянечку и обходить стороной. И была у Нины Петровны тряпка из куска марли, которой она протирала столы и мыла раковины. Тряпка эта редко стиралась и пахла просто отвратительно. И вот через этот рассадник даже не микробов, а, я бы сказала, готовых к распространению кишечных палочек наша милая няня процеживала “избалованным” детям молоко или какао. Каприз заключался в том, что дети в большинстве своём не любили пенку и отказывались пить в полдник полезное для здоровья питьё, к коему прилагалось печенье или пряник в качестве вознаграждения за отвагу.
Я тоже не питала любви к молоку, но, как положено хорошей девочке, мужественно выпивала ежедневный стакан. С одной стороны, я интуитивно руководствовалась принципом, что послушных детей любят, хвалят их родителям. А значит рано или поздно мама скажет, что любит меня или даже гордится мной. С другой, пристальный взгляд нянечки, которым она окидывала детей во время приёма полдника, пугал неотвратимостью наказания. Обычно мне удалось тайком сдвинуть ненавистную пенку, подув на неё, и через образовавшуюся у края стакана щель маленькими глоточками осилить неприятную жидкость.
В тот день звёзды встали не на мою сторону. Пенка была на редкость плотная и никак не хотела отлипать от края и облегчить мне жизнь. Тогда я решилась на страшное: отодвинуть её ложкой. Мои манипуляции были замечены Ниной Петровной. Она, как коршун, налетела на меня, сказав, что разочарована моим поступком, и теперь мне положено наказание: выпить молоко, процеженное через вонючую тряпку. Я помню ощущение ужаса. Казалось, именно сегодня, для меня марля издавала особо тошнотворный запах. Я пыталась не смотреть на процедуру избавления молока от пенки, но помимо своей воли не могла оторвать взгляда. Когда мне всучили в руки стакан и жестко сказали: “Пей!”, я сделал попытку задержать дыхание и одним махом выпить мерзкую жидкость. Ничего не вышло. Едва я поднесла стакан ко рту, как я увидела плавающие по поверхности остатки пенки и какого-то мусора, и меня вырвало. Прямо на стол и частично на пол, недавно вымытый няней.
