В лесу, километрах в тридцати от города, в большой партизанской землянке второй час заседало бюро подпольного окружкома партии.
Выступал секретарь окружкома Пушкарев – человек пожилой, невысокого роста, начинающий полнеть, но еще очень подвижной.
– Партия призывала создать в оккупированных районах невыносимые условия для врага, – говорил Пушкарев. – Беспощадно уничтожать его на каждом шагу, систематически срывать его мероприятия. И наш народ по ее зову поднялся на эту священную борьбу. Люди делают все, что в их силах; они жертвуют своей кровью, своей жизнью во имя защиты и спасения социалистической Родины. Как же мы должны рассматривать поведение командира взвода Грачева?
Пушкарев смолк и обвел присутствующих вопросительным взглядом. Его черные колючие глаза поблескивали из-под густых бровей. На темном от загара лице резче обозначились морщины.
Кроме членов бюро Зарубина, Добрынина, Кострова и Рузметова на заседании присутствовали командиры взводов, парторги и Дмитрий Карпович Беляк.
Все молча смотрели на секретаря, ожидая, что Пушкарев сам ответит на поставленный вопрос, но он задал его вновь:
– Как, я вас спрашиваю? – и остановил взгляд на Грачеве.
В сторону Грачева, сидящего в дальнем углу землянки на груде березовых дров, повернули головы и присутствующие. Опять воцарилась тишина, напряженная, томительная. Грачев молчал, опустив голову и поглаживая руками колени.
– Молчаньем тут не отделаешься, – бросил ему комиссар отряда Добрынин. – Говори, как думаешь воевать дальше?
Грачев не ответил. Голова его опустилась еще ниже на грудь.
С чурбана поднялся командир партизанского отряда капитан Зарубин.
Он сердито посмотрел на Грачева, засунул руки за широкий поясной ремень и сказал:
– Ни о чем он не думает. Я могу рассказать, что мне пришлось увидеть в его взводе.
Отдельный взвод под командованием Грачева был расположен километрах в двадцати от лагеря партизанского отряда и являлся как бы его аванпостом. Между взводом и отрядом лежали железная и шоссейная дороги. И ту, и другую гитлеровцы усиленно охраняли, так что добираться до взвода каждый раз приходилось с большим риском. В задачу Грачева и его людей входило: держать под своим ударом шоссейную дорогу, по которой передвигались немецкие транспорты, и не давать покоя оккупантам, терроризирующим население окрестных сел. Задачу эту взвод не выполнял. Да и не только эту. Он вообще бездействовал. И об этом сейчас горячо и резко говорил командир отряда Зарубин.
Партизаны взвода Грачева провели всего-навсего одну боевую операцию. И – надо отдать им справедливость – провели удачно, без потерь. Они проследили вражеский обоз, остановившийся на ночь в деревеньке, напали на него, перебили гитлеровцев, захватили оружие, продукты, восемь парных подвод. Но спустя несколько дней в деревню приехали каратели и учинили расправу над мирными жителями. Они расстреляли каждого десятого человека и вывесили приказ, в котором предупреждали, что и впредь за одного убитого немца будет уничтожено десять русских, невзирая на пол и возраст. После этого Грачев растерялся и прекратил все операции.
– И сидят они сейчас в лесу, среди болот, как кержаки, – продолжал Зарубин. – Обленились. Гадают, когда конец войне придет. Грачев распустился сам, распустил людей. Он забыл, что является партизаном, командиром, коммунистом. Я считаю, что его надо немедленно отстранить от командования взводом, разжаловать в рядовые, наложить партийное взыскание. И это будет самое мягкое решение. За такие вещи следует…
Зарубин не окончил фразы, резко взмахнул рукой и опустился на чурбан. Все смотрели на Грачева. А он сидел неподвижно, все в той же позе, свесив на грудь голову. Изредка он тяжело вздыхал.
Слова попросил член бюро, командир взвода подрывников Усман Рузметов, стройный, с тонкой талией, похожий на подростка.
– Я согласен с капитаном Зарубиным, что Грачев заслуживает сурового наказания, – сказал Рузметов. – С командования взводом его надо снять, но считаю нецелесообразным разжаловать его в рядовые. Предлагаю назначить его командиром отделения и объявить выговор по партийной линии.
Пушкарев, начавший было вертеть самокрутку, высыпал табак в кисет, а бумажку смял и выбросил.
– За тобой слово, Грачев! Отвечай! – сурово произнес он. – Тебе большое дело поручили, сколько людей доверили, а ты нюни распустил – отсиживался в лесу, как байбак.
Грачев тяжело, со вздохом поднялся, едва не достав головой потолка землянки. Высокий, худой, узкоплечий, он стоял с опущенной головой. Лицо со впалыми небритыми щеками выглядело усталым. Что он может сказать? Он сказал уже все, когда ему дали слово в начале заседания. Что можно добавить? Еще до того, как Зарубин пришел к нему во взвод, он понял, что допустил большую ошибку, но было уже поздно, – авторитет командира в глазах подчиненных был потерян. Возможно, другой на его месте поступил бы иначе, созвал бы партизан и сказал честно, что ошибался, а теперь хочет исправить ошибку. А у него не хватило мужества так поступить. Ему стыдно было признаться в этом. И вот последствия…
– Я заслуживаю наказания, – проговорил наконец Грачев. – Растерялся я, сознаюсь… Оправдываться не думаю. Но хочу сказать правду… Мысль о том, что фашисты на наши удары будут отвечать расправой над мирными жителями, не мне первому пришла в голову. С этой мыслью пришли ко мне ребята – партизаны из деревни Корытово, где мы накрыли обоз. И я поддался их настроениям. А потом пошло все насмарку… Поручите мне любое дело, товарищи, я искуплю свою вину… даю слово… Твердо обещаю…
Грачев умолк. Все чувствовали, что ему тяжело. Но никто не выступил в его защиту. Каждый понимал, что ошибки бывают разные: за одни можно поругать, за другие надо наказывать строго, сурово, а ошибка Грачева была именно такая, которую нельзя прощать.
– Эх, Грачев! Грачев!.. – произнес Пушкарев. – Подвел ты меня. Другим я знал тебя на заводе… Садись!
Пушкарев встал, отбросил в сторону кисет.
– За пятнадцать расстрелянных колхозников надо было уничтожить сотню врагов, две сотни… три! А ты? Ты решил сложить оружие? За это тебе спасибо советский народ не скажет. Ты понимаешь, что это значит? Садись же, – повторил он продолжавшему стоять Грачеву. – Советую тебе поучиться кое у кого, как служить родине. – Пушкарев кивнул в сторону Беляка, сидевшего на банке из-под бензина. – Ему в городе труднее, чем нам в лесу… Какие будут предложения?
