Москва, сентябрь 2019 г.
Президент читал в сети статью Алекса Куршина, то мрачнее, то одобрительно кивая. Источник той болтанки чувств – не противоречивый текст, а авторский стиль, к которому ВВП так и не приноровился; не только Куршин, но и вся либеральная братия, считал президент, изъясняются на высокомерном, перегруженном мудреными терминами языке.
В конце концов, цепкий от природы ум из бурелома неологизмов основные тезисы статьи вычленил. Впечатление – двойственное, впрочем, в очередной раз. Монаршее эго будто ранит, но равноудаленность автора от всех субъектов исследования как бы сглаживает обиду. Кроме того, дар рассмотреть в частностях значимый феномен, невзирая на эскизное разумение местного житья-бытья.
Выводы Куршина о протестах июля-августа – пример частной физиогномики, которая отталкивалась от телерепортажей и роликов в ютубе. Метод сомнителен, что не мешает публицисту утверждать: массовой поддержки у оппозиции нет, как и минимальной тоже. То, что присутствует – это команда активистов и небесталанные лозунги, понятные, однако, меньшинству. Сама же массовка когда анемична, а когда примята страхом: демонстрация-то не согласована – свинтят…
И Куршин озадачивается: застрельщикам протеста, зачем в активность играть, подставляя под дубинки безусую пацанву и неприкаянных всех мастей? Не лучше ли соглашаться на периферийные «загоны», властью навязываемые, и там отрабатывать современные приемы легального протеста, прежде переняв их у европейцев? Ведь «ковыляющее» неповиновение не столько извращение обычаев политической борьбы, сколько пригоршня монет в копилку единовластия, чье мышление работает в парадигме «количество и боевая подготовка дивизий».
Актуальные пассажи текста исчерпаны, и президент стал хмуро осмысливать лейтмотив статьи: тысячи задержанных и лютый разгон протестующих – очевидная слабость режима, панически откликающегося на малейшую угрозу своей гегемонии. Причем просчет этот стратегический, уменьшающий шансы нынешней модели власти переползти в день грядущий. Ибо «диалог» с обществом через колено в отсталой, не изведавшей демократии стране – шлагбаум для компромисса. Без него же фронменам режима в России ближайшего будущего места не найти.
В общем и целом, самоубийственное нагнетание социального давления и, не исключено, выстрел власти себе в ногу…
Для президента прогноз Куршина новацией не был – ему вторили коллеги по цеху либерального комментария, правда, исходя желчью злорадства. При этом ВВП рассчитывал не то чтобы на большую симпатию к нему конфидента – ожидал полезных наработок-технологий в интересах трона.
Но в глубине души он понимал, что миссия Куршина иная: в противовес елею и славословию кремлевских присных – оценивать риски монарха, сколько бы те ни казались сей момент расплывчатыми. И внедрен Куршин кандидатом в ближний круг только потому, что интуитивно улавливал его (президента) подспудные страхи, давая им четкие формулировки и ранжируя их в табеле угроз режима.
Делал Куршин это поначалу слепо, упражняясь у себя дома в логических построениях, ныне же, в Москве, – адресно, в исполнение прихоти самодержца, виртуозно восстановившего прежний канал «связи» – через открытые публикации; и дистанция выдерживается, и конспирация по высшему разряду.
Между тем все естество ВВП, успевшего забронзоветь как символ незыблемой власти, корежилось от многих прогнозов Куршина, болезненных для монаршего достоинства, но в муках осмысления все же принимало их. Нет, не как установку, ближнюю или среднесрочную, а некую альтернативную истину судного дня.
Но вся беда заключалась в том, что катушка президентской каденции неумолимо разматывалась, а надежных дорожных карт у ВВП – как благополучно завершить свою миссию на Земле – не проявлялось. Идея эвакуации президента-отставника из России (патент Алекса Куршина) виделась ВВП пока единственно внятной (хоть и неприемлемой) в ворохе прочих наработок о гарантиях его юридической неприкосновенности.
Их эпистолярный роман около года торил свою колею, по задумке ВВП обратной связи не имея. Для президента он не был чем-то краеугольным, но и обходиться без него он тоже не мог. В той же мере, как человек испытывает тягу к сводке погоды. Если неделю-другую Алекс творчески «хворал», то президент невзначай осведомлялся у Бондарева, советника по силовому блоку, о делах его подопечного.
Между тем в текущем году президент уже трижды встречался с Куршиным; не ради полемики, а будто соприкоснуться с таинством целлулоидного мяча. В перерывах тренировок и после них они болтали, но тень табу на дискуссии об актуальной политике в лике президента просматривалась. Скрывал ВВП свою одержимость и публикациями Куршина – то ли эскорт-тренера, то ли некоего паромщика между твердью настоящего и будущим, застланным для монарха, на взгляд Куршина, грозовыми тучами.
ВВП, ярко выраженный интроверт, не тот человек, с которым столь колоритной в своей обнаженности фигуре, как Алекс Куршин, было бы интересно общаться. Между тем они были обречены не то чтобы сблизиться, а найти общие темы для времяпровождения. Ведь при всех различиях психотипов слишком многое их объединяло – и молодость, припавшая на эпоху зрелого брежневизма, и профессиональный спорт, удел узкой прослойки властелинов тела, и обретения на поприще прикладной лингвистики, в эпоху замариновавшегося в своем изоляционизме совка – сферы с некоей претензией на эксклюзив.
Точки соприкосновения у ровесников и, правда, обнаружились. В основном они поминали спорт, в горниле которого возмужали, но, прочувствовав свой потолок, поставили в своих карьерах точку, перейдя в категорию любителей. Прошлое всплывало и в воспоминаниях о студенческой поре, особого пиетета между тем не вызывая. Да и понятно, почему: юность Алекса, казалось, затянулась до сих пор, ну а президент-меланхолик щедр на эмоции лишь под юпитерами, в публичном пространстве. При всем том понимали они друг друга с полуслова, как и подобает неординарным личностям из одних исторических координат. Президент порой даже разъяснял своему ассистенту Бондареву некоторые жаргонные слова семидесятых (фаза, рубать, котлы, пр.), мелькавшие в их беседах с Куршиным, похоже, так подтрунивая над подчиненным.