«Эх, сейчас бы в деревенскую баньку! Да чтоб парная была, да чтоб березовым веничком, да по косточкам! Вот субстрат жизни, вот первооснова! Еще чтоб непременно баньку самому истопить, водички там натаскать, дровишек наколоть…» – и Игорь Валерьевич, представив себя в воображаемом мире, счастливо улыбнулся. Он посмотрел в окно. По шумной улице лился поток автомобилей, а прямо под окном офиса красовался его новенький БМВ. Игорь Валерьевич скучающе отвернулся. На краю стола лежала пачка дорогих сигарет. Он небрежным движением указательного пальца выбил одну сигарету из пачки, закурил, лениво вытянувшись в удобном кожаном кресле.
«Да! – предался он дальше ходу своих грез, а после баньки – рюмашечку простой русской водочки с огурчиком, хотя нет, ковшичек медовухи был бы более кстати. А там заходишь в избу, где тебя ждет, не дождется краснощекая, «сдобная»…
– Игорь Валерьевич, – в кабинет впорхнула длинноногая секретарша, – Вадим Александрович звонил, велел передать, что через двенадцать минут ждет вас у себя с проектом, да копии учредительных документов, он напомнил, не забудьте.
– Иду, Анжелочка, иду!..
Игорь Валерьевич, собрав кое-какие документы в папку, торопливо вышел за дверь. А пока он летел по длинному коридору, думал: «Господи, ну как надоели мне эти совещания, званые ужины, учетные ставки, депозиты, векселя, кредиты и этот жирный боров – Станислав Александрович!..»
Авдей, здоровый детина, сидел на завалинке и тупо смотрел куда-то вдаль, за край села, на раскинувшиеся до самого горизонта белые c пожухлыми пятнами оставшейся соломы зимние поля. Нашарив мозолистой рукой в кармане телогрейки полусмятую пачку папирос, вздыхая, закурил.
«Вот так и проживешь в этом захолустье всю жизнь, света белого не увидишь, никуда не смотаешься дальше райцентра. И все-то некогда: то посевная, то покос, то уборочная, то денег нет опять же… Зимой с трактором возишься, домой приходишь, как черт, в мазуте. Так и помрешь в этой телогрейке», – думал угрюмо Авдюха.
«А в городе-то в кино надысь видел – рестораны, коньячок, то да се, и девки там не то, что наши.… Да! Если б хоть туда на денек, к примеру, после ужина в ресторане в комнате полутемно, легкая музыка играет, в чугунке шампанское со льдом. И она… Ноги длинные… Я из ванной. Она в ванную. Я за ней…»
– А ну! Чего расселся?
Авдей испуганно вскочил, увидев перед собой разгневанную жену.
– Седьмой уж час пошел, а ты воду в баню еще не натаскал, – упершись пухлыми руками в широкие бедра, «командовала» Авдюхина «половина».
– А ну марш за водой! Да живее, живее…
Авдей, заглушив в себе злобу, раздавил каблуком кирзового сапога недокуренную папиросу. Схватив ведра, зашагал к колодцу, что-то бурча себе под нос.
То декабрьское тюремное утро начиналось как обычно: тягуче, серо, уныло. Как и изо дня в день, многими, многими, наверное, десятилетиями, по коридору за железной дверью слышался хаотичный топот ног, затем бесцеремонное бряцанье тележки c бачками, наполненных до краев кашей и чаем, и уж напоследок система выстраивалась в колдовское действо: открывание – закрывание дверных форточек. А c улицы через маленькое окно c ржавыми массивными решетками доносился чахоточный кашель сидельцев из других камер, часто заглушаемый резкими наплывами дребезжания и «охами» столовской вытяжки. И всегда опахивало горелой тушеной капустой. Хотя в тюремном меню ее никогда не было. Складывалось такое впечатление, что повар брал эту вонючую капусту. мял, крошил, варил, жарил ее, – но в итоге мистическим образом всегда получалась склизкая перловая каша.
Вставать никому не хотелось. Однако баландер так пронизывающе застучал черпаком по обитой железом двери, призывая подать емкости под чай, что Матвею пришлось резко скинуть c себя казенное одеяло. Нашарив босыми ступнями на ледяном полу тапки, он схватил первую попавшуюся со стола литровую кружку, а потом резко пихнул ее в костлявые пальцы раздатчика пищи.
Через считанные секунды в тусклом свете проема появилась наполненная до краев горячим чаем кружка и нарезанные буханки черствого черного хлеба. Следом одна за другой зазвенели четыре миски c кашей. Дверца захлопнулась…
– Что на завтрак? – потянулся на шконке, сладко зевая, Валерка.
– Бифштекс, – буркнул Матвей, – и коньяк из немытого бачка.
– Понятно, – уселся напротив стола Валерка.
– А почему сегодня снова я дежурю?! – вдруг вскипел Матвей.
– Потому что ты дурак, – свесил c верхней шконки стриженую седую голову Паша.
– А дураков надо учить, – проснулся на своем блатном месте у окна и Крест. Ловко соскочил на пол и в одних трусах пошел умываться, сверкая красивыми темно-синими татуировками «вора в законе» на тощих ключицах.
Наступило неловкое молчание. Только Крест громко кряхтел, обильно брызгая на бетонный пол воду.
Все коренные обитатели камеры «один три» не могли дождаться того праздничного и светлого часа, когда докрасят камеру Креста, и вор в законе уберется в свою «берлогу». Не то чтобы он кого-то притеснял или бил, вовсе нет. Но морально… давил нещадно. По каждому поводу или без повода поучал, наставлял, подчеркивая явное превосходство над сокамерниками и тыкая носом в свой высокий воровской статус. Комментируя и критикуя каждый их шаг, буквально каждое движение, конечно, c точки зрения воровских неписаных законов.
А c другой стороны, – им-то что? Паша – заметно постаревший в тюремных казематах облезлый зек мечтал только об одном, чтобы к нему никто не приставал, и спокойненько додрыхнуть на матрасе свою последнюю «пятилетку» многолетнего срока. Матвей скоро освобождался и явно пытался абстрагироваться от всего того, что хоть мало-мальски связано c тюрьмой. Только каждый день что-то чиркал в своем блокноте, перелистывая странички. Наверное, там, на свободе, хотел начать новую нормальную жизнь. Валерка же, беспокойная натура, был занят исключительно мыслями o побеге. Впрочем, эту идею он вынашивал и лелеял c первой же секунды, как только огласили ему приговор в зале суда.
Кстати, за последние полтора года жильцы невезучей камеры «13» ни разу между собой крупно не поссорились.
Ну вот тюрьма практически без происшествий отзавтракала, прибралась, и, не спеша, покамерно готовилась к прогулке…
– Три тысячи шестисотая, – задумчиво произнес Матвей.
– Чего, шестисотая? – переспросил Валерка.
– Моя три тысячи шестисотая прогулка. Ровно.
– Да уж. А, погоди-ка, вроде дольше сидишь, – чего-то быстро высчитывал в уме Валерка.
– Так отними «карцера», да в прошлом году неделю болел.
– А, ну да, тогда, наверное, так…
